Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей - [55]

И вот началось долгожданное возвращение на Родину. Встретила нас наша Родина как предателей, лучше не вспоминать. Только один случай привожу в пример: мы с сестрой хотели поступить в школу, пошли к директору — он был еврей и он нас ненавидел, что мы попали в Германию. Я понимаю его, но мы не немцы. Нам пришлось пройти через все ужасы войны. И может, легче было бы быть убитым во рву, чем все перенести с первого дня войны до октября 1946 года и потом на всей жизни отразилось. Так вот, он, директор, сказал нам, что если мы правильно, по форме напишем заявление, он примет нас в школу. Откуда нам было знать это! Немцы, кроме наших отпечатков пальцев, не оформляли документов. И этот фактор сыграл, то есть прихоть, ненависть его, решила наши судьбы и нас в школу не приняли. А сколько пришлось пережить унижений, оскорблений! За что мы страдали, мучились? Разве не наше правительство было в этом виновато, оставив, не защитив нас, а потом обвинив в предательстве и вымещая на нас злобу, как директор школы г. Демидова?

А дальше? Дальше — это последствие этого, но про это потом. Ведь это 1% к тому, что пережили, перетерпели мы во время войны, и в немецких лагерях, и потом на своей земле.

Мой лагерный номер 45411

Илюхина (Оленичева) Наталья Петровна

1929 г.р., ур. Жиздринского района Калужской обл., прож. в пос. Середейск Сухиничского района

Я родилась 19 декабря 1929 г. в Жиздринском районе Калужской области. В июне 1943 г. немецкие солдаты выгнали нас из домов, взять с собой ничего не разрешили, и погнали, куда мы не знали. Вслед за нами сожгли нашу деревню. Мы шли пешком, подгоняли нас немцы с собаками.

Семья наша была большая. Двое взрослых — мама и ее сестра и пять человек детей. Пригнали нас в Брянский концлагерь, обнесенный со всех сторон колючей проволокой в несколько рядов. Началась тяжелая лагерная жизнь узников, которыми мы стали. Еду нам давали один раз в сутки, нам всегда хотелось есть, нас морили голодом. Маленькие дети умирали от голода.

Из Брянска повезли нас в Белоруссию, в лагерь, который был в лесу. Через несколько дней немцы стали сортировать семьи для угона в Германию. Отбирали сначала семьи, в которых было больше трудоспособных женщин и детей — в одну сторону, а семьи с маленькими детьми — в другую сторону. Детей 11 лет и старше отбирали у родителей в дом, отдельно от взрослых. Дети плакали, кричали, цеплялись за родителей, но немцы оттаскивали их силой. Охраняли нас двое мужчин и одна женщина. Потом нас перевели в другую комнату, где охранял нас немец с винтовкой. Затем нас вывели на улицу, сортировали опять. Взрослых в одну сторону, детей в другую.

Нас готовили для угона в Германию. Ночь мы провели в закрытом сарае. Утром посадили в машины, дали по буханке хлеба и кусочку колбасы. Я отломила хлеба и колбасы и бросила через проволоку своим. Родители с маленькими детьми стояли за проволокой.

Нас повезли на станцию, погрузили в вагоны, закрыли их. Было очень душно, дети плакали и просили пить.

Эшелон остановился на какой-то станции, открыли вагоны. Мы могли дышать свежим воздухом. С нами, детьми, были и взрослые. Семьи с малолетними детьми остались в лагере, моя семья осталась тоже. Меня разлучили с родными.

Женщины собрали на поле пшеницу, на костре сварили ее, покормили нас, детей. На станции было много горелых вагонов, станция была разрушена. На земле лежало много сожженого сахара и семечек. Дети собирали все это. Охранники разрешили нам собирать сахар и семечки. Я тосковала и плакала по своим родным.

После небольшого отдыха нас повезли дальше. Привезли в Польшу. Когда нас гнали этапом, рядом шли польские женщины с большими кулями и хлебом. Немцы от нас их отгоняли, но женщины давали нам хлеб. Нас загнали в сарай. Польские женщины нашли возможность и еще давали нам хлеб и кто что мог. Они нам сочувствовали и помогали как только могли. Я всегда вспоминаю их с благодарностью.

Нас поместили в двухэтажный дом. Обедать выводили во двор. Надзирателями над нами были польские мужчины. Обращались они с нами грубо и жестко. Условия жизни были тяжелые, мы терпели оскорбления, унижения, побои, нас за людей не считали. Так мы провели некоторое время, трудное время.

Из Польши нас повезли в Германию, привезли в г. Лейпциг. Поместили в двухэтажное здание, вокруг которого была высокая стена на уровне первого этажа, очень толстые стены, сверху усыпанные битыми бутылками и стеклом. Это была настоящая тюрьма. Нам было очень голодно и холодно, теплой одежды у нас не было. Кто слабел, того отправляли в лагерь смертников.

Не помню, сколько времени мы провели в этой тюрьме, когда приехали за нами хозяева. Хозяин, к которому попала и я, повесил нам на шею дощечку с буквами М.К.М. Это было название фабрики — Марклеберг. Нас привезли в лагерь, в бараки. Маленьких детей оставили в бараке, а детей постарше, в том числе и меня, погнали куда-то. Шли мы долго. Немецкие женщины кричали «швайн рус» — русские свиньи. Но не все женщины так кричали, некоторые жалели нас. Я в это время согласилась бы, чтобы меня пристрелили.

Нас пригнали в баню, продезинфецировали одежду. Нас всех переписали, и взрослых, и детей. В нашей семье работало четыре человека. Кто работал, тому давали по 300 г хлеба с опилками, а кто не работал — 150 г, и всем — по одному половнику супа, если его можно было назвать супом. Это была настоящая баланда. Эту еду давали один раз в день. Нам всегда хотелось есть, мы голодали.