Съедобные сны, или Ошибка доброго мудреца - [4]

– Нет, я лично за психа вас не считаю, – честно ответил я. – Но боюсь, что другие могут признать вас за не вполне нормального… А я симпатизирую вам, как мечтателю. Люди нынче очень уж практичными стали, приземлили сами себя. А вы парите над действительностью, над бытом, над жратвой…

– Только не над жратвой! – шутливо, но с некоторой строгостью в голосе, поправил меня Утюгов.

4. Визит в будущий музей

На следующий день, в воскресенье, я отправился за насосом. Матвей Утюгов жил во флигеле четырехэтажного дома. Ныне там, как известно, музей. Смею вас заверить, Уважаемый Читатель, что обстановка квартиры сохранена в полной исторической целостности и сохранности. Бедность, убогость меблировки поражает посетителей этого музея. Но хочу напомнить: насколько велика была гениальность Утюгова, настолько велика была и скромность его.

А теперь вернусь к тому дню. Свернув с улицы в темноватую подворотню, миновав узкий двор, где стояли мусорные баки, по выщербленным ступеням лестницы поднялся я на четвертый этаж, и возле двери, которая вела в квартиру № 24, нажал на кнопку звонка. Дверь мне открыл сам Утюгов. Мы дружески поздоровались. В маленькой прихожей стояли три велосипеда; Утюгов, сняв с рамы одного из них насос, вручил его мне. Сказав ему какие-то благодарственные слова, я пообещал вернуть насос недели через три; ведь велосипедный сезон на исходе, уже осень поздняя.

– Ради Бога, не беспокойтесь! Не пропадем мы без этого насоса! – заявил Утюгов, и далее сообщил, что вчера жене его удалось купить кило конфет «Старт», так что сейчас мы приступим к чаепитию. Я начал отнекиваться, но он и слушать не хотел, и по узкому коридорчику привел меня на кухню, где познакомил со своей супругой Надеждой Алексеевной.

– Только уж извините, чай здесь, на кухне будем пить; комнаты наши для чаепитий и обедов не приспособлены, – с некоторой грустью в голосе обратилась ко мне эта симпатичная женщина и добавила, что ждет нас здесь минут через двадцать.

Утюгов повел меня в ту комнату, которую ныне экскурсоводы именуют «рабочим кабинетом Утюгова». Она всем известна, описывать ее не буду. Замечу однако, что два стеллажа, находившиеся в ней, ныне пусты, потому что, согласно завещанию Матвея Утюгова, все книги после его смерти были сданы в Публичную библиотеку. А при нем полки этих невзрачных стеллажей прогибались от множества книг по самым разным отраслям человеческих знаний – по электронике, астрономии, физике, химии, высшей математике, психологии, агрономии, зоологии, медицине, ветеринарии, философии, кулинарии, биологии, да всего и не перечесть… И изо всех этих томов торчали закладки, все они были читаны-перечитаны мудрым Матвеем! При дальнейших встречах с ним я всегда поражался его многосторонней образованности.

Указав мне на потертое бархатное кресло, Утюгов сел на ветхий хромоногий стул и спросил: «Вы ведь голодали в молодости?» Я ответил, что да, жизнь моя в детстве и в юности была тяжелой, голодной; я довольно подробно поведал ему об этом. Однако Вас, Уважаемый Читатель, с этими печальными подробностями ознакомлять не считаю нужным: ведь мое повествование посвящено не мне, а Матвею Утюгову. А он, выслушав меня, сказал, что по тому, как сосредоточенно и целеустремленно я поедал сардельки в пивнушке «Под тещей», ему сразу стало ясно, какая несладкая жизнь была у меня когда-то.

И тут мой новый знакомый, в свою очередь, весьма обстоятельно рассказал мне о том, как он голодал в молодости. Но не буду повторять того, что уже давно известно всем землянам: ведь во всех книгах, где идет речь о нем, немало места отведено именно этому грустному периоду его жизни. Я же в тот знаменательный день понял, почему этот человек симпатичен мне, а я симпатичен ему: нас побратал Голод. Сытый голодного не разумеет, а голодавший голодавшего очень даже разумеет.

– Чай готов! Идите чай пить! – обратилась к нам Надежда Алексеевна, заглянув в комнату, и мы направились на кухню и приступили к чаепитию.

Вскоре к нам присоединился Саша, восемнадцатилетний сын Утюговых. Родители представили его мне, а затем, перед тем, как сесть за стол, он вынул из кармана пиджака четыре розовые бумажки и вручил их матери. Это были билеты спортлото, он купил их на Моховой по поручению Надежды Алексеевны. Оказывается, она регулярно играла в эту игру. Тут же выяснилось, что и муж ее, и сын относятся к этому спортлото иронически. Я тоже считал, что это ерундовское дело.

– Вы хоть раз выиграли? – спросил я Надежду Алексеевну.

– Два раза по три рубля, – с улыбкой призналась она. – А у вас легкая рука?

– Ей-Богу, не знаю. А что?

– Назовите мне пять чисел. От единицы до тридцати шести… А ты, сынок, принеси мне авторучку.

Саша принес авторучку и Надежда Алексеевна, склонясь над одной из розовых бумажек, стала зачеркивать там маленькие квадратики. А числа я назвал вот какие: 1, 2, 17, 20, 33.

Тут мне придется о себе кое-что рассказать. В школе я учился хорошо почти по всем предметам, и тем не менее с трудом переползал из класса в класс. Очень мне математика не давалась. И в институт из-за этого с трудом поступил, хорошо, что в том году недобор был туда. Я в молодости так этой наукой был запуган, что и доныне мне иногда снятся математические кошмары. Вот и накануне того дня, когда я впервые в гостях у Утюговых побывал, приснилось мне, будто я должен явиться куда-то к какому-то главснабженцу за получением талонов на шпроты. Если не явлюсь к нему в кабинет № 5, то больше никогда в жизни ни одной баночки не получу. И вот я в какой-то коридор вхожу. По одной его стороне – окна, по другую – двери; их ровно пять. Подхожу к первой, на ней начертан № 1, подхожу к второй, на ней – № 2. Душа моя возрадовалась: не так, значит, я туп в арифметике, все цифры понимаю! Но вот подхожу к следующей, а на ней – № 17, подхожу к четвертой – на ней № 20, подхожу к пятой – на ней № 33. А № 5 – нет… Неужели я сошел с ума?! Неужели опять эта окаянная арифметика-математика взбесилась?! Не видать мне, не едать мне шпротов во веки веков… Я заверещал, заголосил во сне, и тут кто-то толкает меня в бок. Я просыпаюсь.