Седьмой переход - [14]

«Вольно тебе, хитрый старикашка, делать экскурсы в прошлое,— думал Речка.— Нашему-то брату полагается смотреть вперед. Мне-то лично еще придется не один завод строить. А председатель совнархоза— не Серго, и Лобов — не Семен Мироныч. Вот и попробуй с ними поработай».

— Вижу, не согласны вы со мной,— как можно мягче заметил Илья Леонтьевич.

— Нет, почему же? Прошлое я уважаю. Ценю прошлое. Однако, доложу вам, меня больше всего беспокоит день грядущий. Вообще, не о себе забочусь, мне ведь тоже недалеко до пенсии.

Илья Леонтьевич промолчал, поднялся, протянул ему руку на прощание:

— Извините, разболтался по-стариковски...

5

Некогда, некогда было дискутировать Илье Леонтьевичу с этим вообще-то неплохим, но очень уж своенравным мужиком. Надо еще заглянуть на строительство своего «угла». Не в первый раз он пожалел о том, что втянулся в непосильное предприятие: то шлакоблоков не хватало, то приходилось выпрашивать каждый кубометр сухих досок, то не на чем подвезти с трудом раздобытый шифер, то плотники из «дикой бригады», заламывали слишком дорогую плату, то случалась другая какая-нибудь досадная заминка. Так одно к одному. Он, может, и не стал бы тратить кое-какие сбережения на домик, если бы не редчайшая коллекция минералов, — ее в коммунальной квартире не разместишь. Без коллекции же он не мог обходиться, работая в тайне ото всех над своими «Записками геолога», которым решился посвятить остаток лет. Возможно, пригодятся молодым разведчикам Южного Урала: где побывало двенадцать геологов, там наверняка можно открыть тринадцатое месторождение.

...Илья Леонтьевич Жилинский приехал в Ярск три десятилетия назад, сразу после окончания Днепропетровского горного института. Еще до революции он переболел «детской болезнью» всех геологов — «золотой лихорадкой» в тяжелой форме: несколько лет подряд искал благородный металл в Сибири. И в институт поступал в предельном для студента возрасте. Геологический факультет чуть-чуть не закрыли, не находилось желающих учиться на факультете; Жилинский как раз подоспел вовремя со своим единственным в тот год заявлением о приеме.

Первую зиму профессора, вместо лекций, с глазу на глаз подолгу беседовали с одиноким первокурсником, недолюбливавшим палеонтологию, но зато превосходно разбиравшемся в самых уникальных образцах полезных ископаемых...

Шли годы начальной пятилетки. Илья Леонтьевич открывал клад за кладом: медь, никель, кобальт, хром, титан, железо,— перечень их составлял почти третью часть таблицы Менделеева, испещренной «птичками» восторженного разведчика, который из своего кармана платил предприимчивым мужичкам до десяти целковых за каждый, обнаруженный ими, выход хромитов или колчеданов. Однако геологическое начальство в краевом центре больше всего интересовалось золотом и серебром в те далекие времена «Торгсина». И когда Жилинский, в поисках красного железняка в районе станции Орлово, наткнулся на медный колчедан, содержащий малую толику «презренного металла», то разбитные «золотых дел мастера» подняли сенсационный шумок вокруг его открытия, доказывая публично, что найдено 300 тонн (никак не меньше!) золота.. 3000 тонн серебра и 1 миллион тонн меди.

Спешно появилась на свет божий строительная организация «Ормедьзолото» и при ней закрытый распределитель с дорогими сукнами, крупчаткой, заморским ромом. Но страсти вскоре улеглись. С легкой руки какого-то злослова эту стройконтору перекрестили в — «Ой, нет золота!» А потом и совсем прихлопнули. Зато невдалеке от никому не известной железнодорожной станции Орлово был основан город Медноград.. Вслед за ним, в Ярске начали сооружать никелькомбинат. Он подоспел как раз вовремя — к войне, когда каждая тонна никеля была на учете в Государственном Комитете Обороны. И, наконец, в разгар войны, когда танки фон-Манштейна рвались на выручку к фон-Паулюсу, был заложен металлургический комбинат близ Ярска. Так сбылась и третья мечта Жилинского, быть может, самая заветная, потому что речь идет о природно-легированной стали, — она нигде больше в целом мире не выплавляется....

Уже под вечер, возвращаясь со своей стройки, Илья Леонтьевич решил навестить давнего приятеля — Каширина. Все-таки не понравился ему сегодня Речка, и захотелось потолковать с Никонором часок-другой перед сном грядущим.

Каширин жил в ветхом кирпично-деревянном сооруженьице, недалеко от понтонного моста через Урал. Сколько раз это местечко оказывалось под водой в бедственные дни апрельских широчайших разливов, сколько раз Никонору Ефимовичу вместе со своей Дарьюшкой приходилось переселяться к зятю, в Новый город. Но старик ни за что, ни за какую цену не продал бы своего «ласточкина гнезда», хотя уже давным-давно улетели из него девчата и единственный сын Максим. И как только не в меру вспыльчивый Урал немного успокаивался, начинал входить в размытые некрутые берега, Каширин возвращался на прежнее местожительство, для чего-то аккуратно измерял уровень схлынувшей воды по грязному следу на растрескавшейся штукатурке стен, сокрушенно покачивал головой и брался за работу. К июню его домишко принимал нарядный вид: стены были заново побелены, ставни подкрашены, заборчик подправлен, огород весело зеленел огуречными, капустными, помидорными грядками, и среди кустов рябины и боярышника, окаймленных зарослями цветочной смеси, ярко выделялись рамчатые ульи, розовые, синие, кремовые. Ну разве можно, скажите на милость, покинуть этот райский уголок по причине бабьего каприза взбалмошной и сумасбродной степной весны!