Седьмое дао дождя - [12]

Друзьями мы с ней не были никогда. Разный круг общения — у нашей «троицы» свой, у них — свой. У них — это у тех, кто эстет-работой занимался. Капустники, спектакли — получалось классно. А что наша «троица»? Что уж теперь вспоминать, не о нас речь. Но двое из троих стали хирургами и, мягко говоря, далеко не последними. Что Алексей Галстухов, что Юрий Андросов. Один я до хирургии не дошел — скорее, она до меня доходила туго.

Только однажды случилась совершенно удивительная вещь. Родители мои поехали отдыхать летом в Литву, в Друскининкай. Мне дома было оставаться скучно, я напросился с ними. И вот еду по Друскининкаю на велосипеде, а по противоположной стороне улицы — Оксана с мамой. Вот так встреча! Так мы недели две и проездили по лесным трассам на велосипедах. Знакомо ли вам ощущение, когда едете вы по лесной (но асфальтированной) дорожке, вот поворот перед вами — а вы за этим поворотом еще никогда в жизни не были, и что там — можете лишь догадываться. То ли валуны, то ли деревушка-музей, а может, речка в ущелье. И трассы — по двадцать километров — не маленькие.

Оксана еще тогда знала, что станет хирургом или анестезиологом. Стала. Анестезиологом. И вот теперь — я сижу в кресле с видеопультом в руке и смотрю на нее и других своих сокурсников. Странно. В кадре — дети (как всегда — оставить не с кем, даром что посиделки-попрощалки). К своему Дмитрию я привык, а других-то в первый раз вижу. Приглядываюсь — а ведь похожи! И глупо улыбаюсь.

А Оксана, та, что на экране — говорит не переставая, дочку — свою копию — обнимая. Про то, как уехала домой после института. Как замуж вышла за инженера-компьютерщика. Как десяток лет одной больнице отдала — там, на Чернобыле. Как муж подал документы в Канаду, потому как на Украине для компьютерщиков вроде бы совсем не раздолье, и очень быстро получил положительный ответ с приглашением на всю семью, да и с экологией в Канаде поспокойнее. Как дети у друзей подросли — представляете, приходит это парень, которому она крестная мать, к ней в больницу, а народ судачит — глядите, Климкина на молодых мальчиков переключилась! Она говорит, камера по лицам ходит, поворачивается, подрагивает, снова останавливается — и от чего-то так светло в комнате, так по-старому, по-нашему...

А потом ребята петь начали. Мишка Нехорошев пол-подъезда обошел, чтобы гитару найти. И нашел, и принес. Да он всегда мог черта из-под земли достать. Мужики наши, с проседью, если не сказать большего. Девочки — вроде уже тети, а глаза — такие же молодые.

А я все смотрел, не отрываясь. И думал — Оксанка, не дрейфь, все у тебя получится! Если получилось — в Чернобыле, получится и в Канаде. Сдашь ты экзамен на квалификацию, как тогда, с блеском, в Первый Медицинский. Еще не вечер, дорогие мои ребята...

А что же дальше? Дальше был указатель — «До поворота на Диснейленд — 1 миля». Был поворот, и очередь на парковку, и довольные дети, размазывающие мороженое по лицам. И космические гонки, и «ЭйТи-Энд-Ти представляет аттракцион Индианы Джонса», и резиновые акулы, и Микки-Маусы с троллями, и чудо-паровоз с маленькими вагончиками, без устали бегающий по кругу. Был долгий и приятный день. И, наверное, совершенно случайно, когда поздним вечером я раскручивался по развязке, чтобы выехать на «Ай Файв», на этот раз уже в южном направлении, Поль Маккартни в радиоприемнике запел мне «Мишель». День Благодарения, что тут скажешь...

ДЕНЬ СОЛЁНОГО ВЕТРА

Ноябрьский день краток словно предрассветный сон. Ноябрьский день прорисован штрихами лаконичности. Ноябрьский день исполнен тревогой. Ноябрьский день говорит тебе — мальчишка, подумай о большем.

Лишь только придет утро, на небосклоне появятся следы сумерек. И пусть блики оранжевой палитры вовсю цветят серые стены домов и прозрачные скелеты тополей. Пусть.

Неслышно пройдут минуты, и Город окажется мягко и внезапно укрытым, сначала — серой пеленой тумана, поднимающегося оттуда, снизу, от пирсов и причалов, потом — волной войлочных глухих сумерек, когда даже иерихонские гудки порта будут казаться мягкими, обволакивающими, баюкающими, безысходными.

Они шли молча, сосредоточенно, глядя себе под ноги. Верно, у них была цель. Верно, они прошли уже двадцать кварталов, всё удаляясь, удаляясь, удаляясь от уютного старого домика — оставшегося там, за шумным проспектом, за театральной площадью, за россыпью белых хат на склоне горы, за невесомым движущимся горизонтом, очерчивающим Город со стороны неба.

Они шли молча, неровно, нервно, думая на ходу каждый о своем. То один из них, то другой — силуэты, окруженные певучим влажным воздухом ноября, — забегал вперед, задумавшись, забывшись — нет, верно, забыв что-то важное. Потом они снова брались за руки, какое-то время пытались идти в ногу, подстраивая шаги свои друг под друга, так трогательно и заботливо.

Верно, войлок тумана, стелившегося вдоль бухты, заставил их поднять воротники, зашмыгать носами, крепче прижаться друг к другу. Заскрипели под ногами бесчисленные мелкие, обточенные временем камушки. Пятна выброшенных вчерашним штормом темных влажных водорослей заставляли подошвы их рифленых демисезонных ботинок скользить, только усиливая пожатие сцепленных рук.