Седьмая встреча - [140]

— Мне не нравится, что ты за меня принимаешь решения, от которых зависит моя жизнь, — сказала она.

— Ты не можешь так обойтись со мной. Я люблю тебя, Руфь!

— Ты любишь не меня, а картины, которые можешь продать.

— Послушай, телефон не подходит для такого разговора. Я приеду в Осло. Если не хочешь, чтобы я присутствовал на открытии, я приду вечером. И докажу тебе, что для тебя лучше. Будь уверена. Я тебе нужен, Руфь.

— Ты сюда не приедешь!

— У тебя есть любовник? — спросил он глубоким, низким голосом, каким говорил всегда, добиваясь нужных ему сведений.

— Тебя это не касается, — отрезала она.

— Значит, любовник, — засмеялся он.

Она задохнулась, в его смехе ей почудилось что-то жуткое.

— Это конец. Я не нуждаюсь в твоей помощи.

— Не нуждаешься? Сейчас, перед выставкой, твое имя у всех на устах, ты не должна делать глупостей. Скандальная пресса уже проявляла интерес к твоей особе. Тебе это не понравилось. Помнишь, дорогая? В моих архивах есть фотографии не только с твоих картин, на них изображена ты сама.

Руфь быстро попыталась представить себе, чем он ей угрожает. Что там у него есть? Ее фотографии в разных позах? Например, она обнаженная перед окном в отеле в Риме? Счастливая и пьяная в постели с АГ после своей первой выставки в Нью-Йорке? Вместе с АГ. Автоматическая фотосъемка?

Когда он громко и сердито заговорил по-французски, она повесила трубку.

Некоторое время она сидела перед телефоном, не в силах собраться с мыслями. Потом подумала, что он, конечно, осуществит свою угрозу и приедет. Не сообразив, сколько времени надо, чтобы приехать из Берлина на Инкогнитогата даже такому человеку как АГ, она вскочила, чтобы убедиться, что замок и цепочка на двери надежно заперты. Старая хозяйка, живущая на первом этаже, была в отъезде, так что АГ не мог хитростью заставить ее открыть ему дверь.

В ту же минуту зазвонил домофон. Руфь спряталась в уборную в глубине квартиры и убеждала себя, что это не может быть он. И все-таки сидела там, пока звонок не замолчал.

Разве я не могу быть в уборной? — думала она. Но страх уже охватил стены, мебель, окна. Руфь взяла перину и подушку с собой в мастерскую, где ее нельзя было увидеть с улицы. Только глубокой ночью она нашла в себе силы спуститься в кухню, чтобы чего-нибудь поесть.

Пока она грызла старый хрустящий хлебец, запивая его красным вином, она вдруг обратила внимание на итальянскую керамическую плитку на стене над кухонным столом. Она купила ее в Риме, когда в первый раз была там с АГ. Как она была тогда счастлива! Она любовалась АГ и сравнивала его с греческим богом. Наверное, еще тогда догадалась, что он млеет от таких слов.

Однажды вечером они сидели на Испанской лестнице и стали невольными свидетелями ссоры двух мужчин. Мужчины бурно жестикулировали, кричали что-то по-итальянски и тыкали кулаками в лицо друг другу. Они с АГ смеялись, считая, что люди, выставляющие напоказ свои чувства, смешны.

— Они не опасны, я мог бы размазать их по стене, — сказал в тот раз АГ. — Когда грозит настоящая опасность, такие люди не ерепенятся.

А сейчас она накричала на него по телефону, но его этим не запугаешь. Чего нельзя сказать про нее. Как далеко остался тот теплый, звездный вечер. Но плитка была здесь, на стене. От людей и общения с ними всегда остаются следы, подумала она. Я не могу постоянно держать оборону.

Доев хрустящий хлебец и запив его вином, Руфь убедила себя, что ее враг не АГ, а собственная беспомощность.

Десять лет она жила по правилам АГ, считая это непременным условием для занятий живописью. И даже чувствовала себя свободной. А на деле была не свободнее ученика, закрытого в учительской, где царят запреты на жевательную резинку, проступки, бранные слова и орфографические ошибки.

И, словно это имело непосредственное отношение к ее разрыву с АГ, она вспомнила то время, когда ей казалось, что постичь орфографию — это истинная цель жизни. Что отношения между людьми зависят от того, правильно ли они пишут слова.

Как будто светлые свойства человека могли проявиться только в тени красных пометок в тетрадях. Как будто беседа, остроумие, картины и мечты имели что-то общее с двойными согласными или точкой зрения АГ на искусство.

Как будто книги с картинками в школьной библиотеке существовали лишь для того, чтобы стоять на полке корешком к зрителю. Как будто индивиды рождались в мире только затем, чтобы по звонку маршировать парами с урока на урок. Коварное обучение маршировать в ногу. В галерею АГ. Прочь из нее, в ничто, в тюрьму, на войну. Бах!

Бутылка опустела наполовину, и многие основы норвежской школы оказались низвергнутыми.

А вот теперь она позволила породистому немецко-французскому коту с черными шелковыми перинами в своей уютной корзине охотиться на себя. Только потому, что он решил, будто у него есть на нее патент. Словно, как гласит закон природы, без его патента она не сможет писать.

Охваченная неудержимой злостью, Руфь встала и пошла из комнаты в комнату, зажигая всюду свет. Она позировала перед всеми окнами, мысленно готовясь сказать АГ в лицо, что ей не нужны никакие красные пометки в ее тетрадях. Не нужно ни его обучение, ни его отметки.