Конан удовлетворенно икнул, с вожделением вдыхая легкий аромат розы и чистоты, исходящий от девушки, затем смачно чмокнул ее в уголок рта и усадил обратно на табурет.
Алма незаметно вздохнула. Увы, любимый не отличался хорошими манерами, к коим так привыкла она в своем доме. Видели бы ее сейчас родители рядом с ним… Девушка попробовала взглянуть на Конана глазами отца и матери, ясно представила себе их вытянутые лица и не смогла сдержать улыбку.
Огромный варвар, присосавшийся к чаше с вином, с мутными синими глазами и сосульками черных длинных волос, одна из которых плавала в той же чаше, громко икающий на весь зал, непременно произвел бы на них впечатление. Вот только какое… Алма протянула руку и слегка коснулась его плеча.
– Конан…
– М-хм-м?
– Мне пора…
– Ухм-м-ху…
Даже не посмотрев ей вслед, Конан слизал с края чаши последние капли, снова икнул, потом аккуратно вытер губы полой куртки, заляпанной еще с утра винными и жирными пятнами; зевнув, он уронил голову на стол и вскоре уже захрапел во всю мощь своей луженой глотки, заглушая печальные стоны цитры и беседы посетителей.
Перед рассветом Кумбар наконец спустился вниз. И без того всегда красные щеки его горели, а предовольная масляная ухмылка не сходила с губ – он нутром чуял, что былая слава вот-вот вернется к нему, ибо слышал уже трепет ее крыльев где-то за спиною.
Подобно полководцу, выигравшему сражение, он величаво выплыл из комнаты с гордо вскинутой головой, но тут же сник, с сожалением оглядывая пустой зал: предполагаемые свидетели его триумфа давно разошлись, только Конан еще сидел за столом, но и он упустил случай лицезреть появление победителя, ибо сладко спал, завесив лицо волосами и похрапывая.
Горько вздохнув, сайгад разбудил почивавшего на табурете возле кухни слугу, велел ему немедленно принести кувшин пива и сел за стол рядом с киммерийцем. Звякнули пустые бутыли на столе, задетые неосторожной рукой Кумбара, и Конан тут же пробудился. Взирая на старого солдата с недоумением и неприязнью, варвар силился припомнить, где он видел уже этого свинообразного, хорошо одетого господи на, который уселся за его стол и словно умалишенный быстро зашевелил губами. Муть, плававшая в глазах обоих, была разного свойства: у одного она происходила от вина, у другого от любви, но одинаково туманила мозг и порождала некую тяжесть в груди. Первым подал голос Кумбар.
– О-го-го, это было чудесно… – пробормотал он, качая головой.
Слуга, приволокший огромный кувшин пива, с любопытством уставился на сайгада. Ему не терпелось узнать о новых похождениях знаменитого на весь Аграпур Кумбара Простака, любимца самого Илдиза, а потому он поставил кувшин на стол и начал медленно, якобы с усилием открывать его, ожидая продолжения рассказа. И продолжение тут же последовало.
Привыкший не замечать прислугу сайгад закатил глаза, приложил к холмику на груди, за коим билось сердце, толстые руки и заголосил, надеясь, что варвара наконец проймет:
– Клянусь Эрликом и пророком его Таримом, это было воистину чудесно! О, грудь Кики! Я велю сложить оду о ней, и да восславится она в веках! О… Слушай, Конан, давай выпьем за нежную и гладкую кожу всех бывших девственниц! Право, они стоят того…
Радостно гикнув, слуга помчался за вином. Конан же ухватил кувшин с пивом за пузатые бока и начал жадно глотать прохладный ароматный напиток, чувствуя, как с каждым глотком к нему возвращается жизнь. Утолив первую жажду, варвар наконец более-менее осмысленно взглянул на сайгада.
– Прах и пепел… Ты, Кумбар?
– Ну да, – кивнул сайгад, нимало не удивленный. И с ним порой случались подобные казусы, когда он после бурной ночи любви и возлияний не сразу узнавал даже самого Илдиза.
– Третий день гуляю, – сумрачно заявил Конан, вновь поднимая кувшин с пивом.
– А я пятый, – пожаловался Кумбар. – И всюду девицы чудятся… То ли дело в казарме! Эх…
Он с отвращением посмотрел на свой расшитый золотыми и серебряными нитями камзол, принял у варвара уже почти пустой кувшин и вылил на себя остатки пива. Намокнув, нити сразу стали одного цвета – грязного, но зато Кумбар был вполне удовлетворен.
– В казарму бы… – мечтательно вздохнул он. – На рассвете гонг – блямс! блямс! бум-м… Подпрыгнешь, а потом уж и глаза откроешь, начнешь одеваться… А парни толкаются, бранятся… Весело!
– Много болтаешь, сайгад. Ты, я понял, выполнил мое условие?
– Еще бы, – зарделся Кумбар. – И теперь ты поможешь мне выбрать из дюжины шестерых наидостойнейших?
– Помогу. Сколько у тебя девиц?
– Двенадцать. Малика, Карсана, Дана, Алма, Баксуд-Малана, тройняшки Ийна, Мина и Запаха, две Фаримы, Физа и Хализа, – скороговоркой выпалил сайгад, с надеждой глядя на угрюмое лицо варвара.
– Убери тройняшек, Физу и обеих Фарим, – небрежно бросил Конан, взял принесенную слугой бутыль с вином и присосался к ней.
– Ты их знаешь? Почему именно их?
– Тогда Малику, Карсану, Дану, Алму…
– А почему их?
– Тьфу! Прах и пепел… Убери любых, все равно кого. Главное, чтобы осталось – шесть. Их и покажешь Илдизу как самых красивых.
– О… О-о-о, мудрый… Мудрый и отважный, достойный взгляда Эрлика и пророка его Тарима… Да будут золотыми все следы твои, да не коснется тебя клинок врага, а только губы юной девы, да проведешь ты в неге и покое всю оставшуюся жизнь…
