Седая нить - [18]

Шрифт
Интервал

– Я не люблю хвастливые обеды, где сто обжор, не ведая беседы, жуют и спят. К чему такой содом? Хотите ли, чтоб ум, воображенье, привёл обед в счастливое броженье, чтоб дух играл с играющим вином, как знатоки Эллады завещали? Старайтеся, чтоб гости за столом, не менее харит своим числом, числа камен у вас не превышали.

Гости мои числа камен, по счастью, не превышали.
Было их ровно девять.
Как и девять камен – муз.
Было ровно девять гостей.
Включая спящего Зверева.
…Девять муз. Обретенья звон.
Узы. Пение. Аполлон…

Помню, помню, помню я вас – лепестки ваших песен тают, и на западе луч погас, и венки у воды сплетают. На востоке забрезжит свет, станет оку опять просторней, а ушедшего – больше нет, оттого и глядит покорней. Будет сердце ещё больней задыхаться в словах минувших, на пороге грядущих дней поминая давно уснувших. Целовали вы дев следы, обнимали деревья летом – но всегда шепоток беды и для вас не бывал секретом. Постигали вы страшный смысл, некий корень искали тайный, оказавшись рабами числ, господами хандры бескрайней. И настиг вас не меч, не луч – а игла уколола злая, чтобы вздох был последний жгуч и терзались, причин не зная. Что же делать и как нам быть? Снисхожденье – неволя Рока, – то ли запад протянет нить, то ль окликнут ещё с востока. И стоим посреди страстей, чтобы, дар восприяв общенья, провожать не спешить гостей – и любви осознать значенье.

Боратынский когда-то сказал:
– Были бури, непогоды, да младые были годы!..
Были бури. И непогоды.
Были годы. Младые? Да.
Были гости. Девять персон.
Девять дружеских, звёздных имён.
(Ворошиловское – десятое.
Яковлевское – одиннадцатое.
Величанского имя – двенадцатое.)
А осталось – девять теней.
(Ворошилова тень – десятая.
Яковлевская – одиннадцатая.
Величанского тень – двенадцатая.)
Никого нет в живых из них.
Вспоминая их среди ночи,
остаётся девять свечей
(Ворошилову в память – десятая,
в память Яковлеву – одиннадцатая,
Величанскому в память – двенадцатая)
в одиночестве зажигать…
Грустно? Грустно.
Страшно? Не страшно.
Просто – странно:
былого – нет.
Наше брашно добро на пашне.
Впереди – всё равно ведь – свет.
Потому и продолжу – о прошлом.
Не о пришлом. Скорей – о дошлом.

Тогда мы – не просто пили. Тогда мы – общались. Ну, с выпивкой. Так принято было. Везде. Традиция. Ритуал.

Мы читали стихи друг другу. Мы о многом тогда говорили. О серьёзном. И о прекрасном. О трагическом. И смешном. О таком, что связано было и с эпохой, и с нашими судьбами. Так теперь я, уже седой, понимаю это. И так говорю – сквозь время – об этом. Так бывало не раз и не два. Много раз. Так мы жили тогда. Как умели. Так было надо. Всем. От рая там шаг до ада, шаг, всего лишь. А дальше – край. Но за краем являлся – рай. Праздник. Музыка. Свет во мгле. Ветер, ветер – по всей земле…

День закончился. Вечер пришёл.
Я нашёл свечу – и зажёг её.
Пламя вспыхнуло, разгорелось. Наши лица вдруг озарило.
Пламя высветлило свободно и победно всё, что могло.

И тогда я сказал Губанову:

– Лёня, друг, почитай стихи!


И пора бесчасья исчезла. И раскрылся мир, как орех.

И эпоха СМОГа воскресла. В тот же миг. На глазах у всех.

(Буря с натиском? Так? Допустим. Да не так. Скорее – по-своему. Говоря точнее – по-русски. То есть: смог – это значит сумел.

Вот что важно. Мы-то – сумели. Мы всегда по-своему пели. Достигали по-разному цели. Каждый был свободен и смел.)

Все как будто помолодели. Встрепенулись. Расправили плечи.

Все невольно похорошели. Брови подняли. Стали добрей.

Все немедленно просветлели. Кто – лицом. А кто – и душой.


И тогда прочитал Губанов:

– Эта женщина недописана, эта женщина недолатана. Этой женщине не до бисера, а до губ моих – ада адова. Этой женщине только месяцы, да и то совсем непорочные. Пусть слова её не ременятся, не скрипят зубами молочными. Вот сидит она, непричастная, непричёсанная, ей без надобности. И рука её не при часиках, и лицо её не при радости. Как ей хмурится, как ей горбится, непрочитанной, обездоленной. Вся душа её в белой горнице, ну а горница недостроена. Вот и все дела, мама-вишенка, вот такие вот, непригожие. Почему она – просто лишенка, ни гостиная, ни прихожая? Что мне делать с ней, отлюбившему, отходившему к бабам лёгкого?.. Подарить на грудь бусы лишние, навести румян неба лётного?! Ничего-то в ней не раскается, ничего-то в ней не разбудится, отвернёт лицо, сгонит пальцы, незнакомо-страшно напудрится. Я приеду к ней как-то пьяненьким, завалюсь во двор, стану окна бить, а в моём пальто кулёк пряников, а потом ещё что жевать и пить. Выходи, скажу, девка подлая, говорить хочу всё, что на сердце… А она в ответ: «Ты не подлинный, а ты вали к другой, а то хватится!» И опять закат свитра тёртого, и опять рассвет мира нового, жёлтый снег да снег, только в чём-то мы виноваты все, невиновные. Я иду домой, словно в озере, карасём иду из мошны. Скольких женщин мы к чёрту бросили, скольким сами мы не нужны! Эта женщина с кожей тоненькой, этой женщине из изгнания будет гроб стоять в пятом томике неизвестного мне издания. Я иду домой, не юлю, пять легавых я наколол. Мир обидели, как юлу, завели, забыв, на кого.


И ещё прочитал Губанов:


Еще от автора Владимир Дмитриевич Алейников
Тадзимас

Владимир Алейников (р. 1946) – один из основных героев отечественного андеграунда, поэт, стихи которого долго не издавались на родине, но с начала шестидесятых годов были широко известны в самиздате. Проза Алейникова – это проза поэта, свободная, ассоциативная, ритмическая, со своей полифонией и движением речи, это своеобразные воспоминания о былой эпохе, о друзьях и соратниках автора. Книга «Тадзимас» – увлекательное повествование о самиздате, серьезнейшем явлении русской культуры, о некоторых людях, чьи судьбы неразрывно были с ним связаны, о разных событиях и временах.


Звучащий свет

Новая книга стихов легендарного «смогиста» Владимира Алейникова – это классическая в лучшем смысле этого определения поэзия, в которой виртуозная рифма облекает не менее виртуозный смысл. Каждое стихотворение – маленький роман, в него входишь как в просторный дом и выходишь измененным…


Рекомендуем почитать
Невыдуманные приключения Свена Хедина

«Человек, который всегда оказывался прав в географии и всегда ошибался в политике» — высечено на надгробии Свена Хедина, одного из последних великих путешественников эпохи, предшествующей появлению авиации. В первой половине жизни он, идя по стопам своего кумира Пржевальского и во многом благодаря помощи русских, совершил в Центральной Азии ряд выдающихся географических открытий, а во второй занялся политикой и превратился в русофоба, антисемита и друга руководителей фашистской Германии. Поражение немцев во Второй мировой войне и смерть Гитлера он пережил как личную драму.


Лирика и эпос Константина Седых

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Кузькина мать Никиты и другие атомные циклоны Арктики

Четвертая книга морского историка, члена Союза писателей России Олега Химаныча рассказывает о создании в Арктике Новоземельского полигона, где испытывалось первое советское атомное оружие. Автор исследует события с начала 50-х XX века, когда США и Советский Союз были ввергнуты в гонку ядерных вооружений, и отслеживает их до 1963 года, когда вступил в силу запрет на испытания атомного оружия на земле, в воздухе, под водой и в космосе.В основе повествования — исторические документы, которые подкрепляются свидетельствами непосредственных участников испытаний и очевидцев.В книге сделан акцент на те моменты, которые прежде по разным причинам широко не освещались в литературе и периодической печати.


Полураспад СССР. Как развалили сверхдержаву

«Великая геополитическая катастрофа» — эта книга подтверждает правоту слов президента Путина о гибели СССР как о страшной трагедии, обернувшейся колоссальными людскими и экономическими потерями. Однако, проклиная горбачевскую «эпоху перемен», мы не всегда отдаем себе отчет, что события тогда пошли еще не по самому худшему из возможных сценариев — 20 лет назад нельзя было исключить ни полномасштабной гражданской войны, ни даже ядерного апокалипсиса. В реальности же произошел не полный крах, а ПОЛУРАСПАД Советского Союза — ценой неимоверных усилий и огромных жертв удалось спасти хотя бы Российскую Федерацию Благодаря кому мы удержались на краю и не погибли под обломками рухнувшей сверхдержавы? Почему вслед за агонией СССР та же участь не постигла и Россию? Как из пепла Советского Союза начало возрождаться Российское государство?Будучи не просто свидетелем, а одним из главных участников событий, Руслан Хасбулатов рассказывает об увиденном и пережитом предельно откровенно, не обходя молчанием даже самые острые моменты, не замалчивая ни собственных ошибок, ни имен главных виновников и заказчиков Великой Геополитической Катастрофы.


Четыре жизни. 1. Ученик

Школьник, студент, аспирант. Уштобе, Челябинск-40, Колыма, Талды-Курган, Текели, Томск, Барнаул…Страница автора на «Самиздате»: http://samlib.ru/p/polle_e_g.


Петерс Яков Христофорович. Помощник Ф. Э. Дзержинского

Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.


Тигрушка

Кто такие «шестидесятники» и в чем их феномен? Неужели Аксенов, Бродский и Евтушенко были единственными «звездами» той не такой уж и далекой от нас эпохи высоких дамских начесов и геометрических юбок? Анатолий Гладилин может по праву встать с ними в один ряд. Он написал легкую и изящную, полную светлой грусти и иронии мемуарную повесть «Тигрушка», в которой впервые сказана вся правда о том невероятном поколении людей, навсегда свободных. Под одной обложкой с новой повестью выходит незаслуженно забытое переиздание «Истории одной компании».


Четыре жизни Василия Аксенова

Кого любил Василий Аксенов – один из самых скандальных и ярких «шестидесятников» и стиляг? Кого ненавидел? Зачем он переписывался с Бродским и что скрывал от самых близких людей? И как смог прожить четыре жизни в одной? Ответы на эти непростые вопросы – в мемуарной книге «Четыре жизни Василия Аксенова».