Сделано в Японии - [12]

— Ваша машина или моя?

— Э — э—э… — замялся в нерешительности Сома, и его полупрозрачные на ярком весеннем солнце уши зарозовели двумя развернувшимися от обильного тепла розочками. — Это ваша машина. А там — моя…

— Я не в том смысле, сержант. Я в том смысле, на чьей машине мы на место поедем?

— Лучше на моей. Вашу, господин майор, оставим здесь, ведь все равно вам в порт возвращаться.

— Зачем это? Я планировал потом в управление проехать.

— А Ивахары-сана все равно нет. Он в порт поехал. И вас велел туда доставить.

Ивахара — это его начальник, большой для отарского управления человек, поскольку на внешнем, российском фронте в Отару случается всяких неприятностей гораздо больше, чем на внутреннем. Когда его, пятидесятидвухлетнего майора, три года назад поставили в Отару командовать департаментом по зарубежным преступлениям, у меня в Саппоро начались серьезные проблемы субординационного плана. Мы с ним в одном звании, но он старше меня, а я, в свою очередь, как офицер головного префектурального управления, должен им помыкать и понукать во всех тех случаях, когда русские морячки — рыбачки чудили и хулиганили в его вотчине. Ивахаре, естественно, это как не понравилось с самого начала, так и не нравится до сих пор. В принципе у меня со многими провинциальными майорами такие напряги, но с Ивахарой случай особый, поскольку раньше он служил в Токио и имел счастье посещать в свободное от работы время семинары по русской разговорной речи, которые по субботам для всех желающих проводит в своем университете мой отец. С Ивахарой у них завязалось что-то типа дружбы, и всякий раз, когда в разговоре с отцом возникает тема Отару, он требует передавать Ивахаре пламенные приветы. Тот же, в свою очередь, исправно поздравляет отца со всеми сколько-нибудь значительными праздниками, посылает ему из Отару в декабре на навязанное нам европейцами и американцами глубоко чуждое Рождество и в августе на наш родной замечательный праздник Бон камчатского краба во льду а в последние два года затеял с папашей активную переписку по электронной почте. Так что раз за дело взялся Ивахара, никакой расслабухи мне в Отару не дождаться.

— А почему в порт? Вы что, уже накопали что-то на покойника?

— Так точно! — Сома вскинул руку к непокрытой голове, и по вспыхнувшему внезапно пионерскому огню в его глазах я понял, что накопал что-то про покойничка именно он. — Сразу после команды полковника Нисио мы приступили к обходу всех российских судов в порту для проверки наличия членов экипажа.

— И как? Где кого в наличии не оказалось?

— Капитан траулера — морозильщика «Юрий Кунгурцев» господин Титов сообщил нам, что его матрос Ищенко вчера вечером ушел в город и до сих пор не вернулся. На других судах все на месте.

Опознание провели?

— Никак нет, не успели еще. Господин майор поехал на судно с фотографией. А потом уже капитана и коллег попросил проехать к нам. Так мы на моей машине поедем, господин майор, да?

Информация — Сомы о том, что покойник, скорее всего, идентифицирован, внесла в мои наполеоновские планы коренные изменения. Нужды немедленно мчаться на место убийства у меня теперь не было, но зато появилась острая потребность как можно быстрее попасть на судно, названное в честь неизвестного мне Юрия Кунгурцева (надо Ганина спросить, кто это такой), и попытаться не дать Ивахаре ухватиться в одиночку за скользкую узду строптивого коня следствия.

— Вы знаете, сержант, давайте-ка подъедем к этому «Кунгурцеву», а оттуда уже на место, хорошо?

— Слушаюсь, — обрадовался Сома всеми своими ушами, и по излишку детского азарта в его дисканте я понял, что жестокосердный Ивахара нарочно услал его возиться со мной, чтобы парень не смог задаваться непосредственно на том судне, на котором он лично обнаружил пропажу матроса. Мое предложение проехаться прямиком до судна его заметно обрадовало, поскольку теперь он спихнет на меня эту инициативу и грозный Ивахара не сможет вставить ему за невыполненное задание показать столичному гостю место, где зарезали беднягу Ищенко, и не допустить меня на судно до тех пор, пока он там сам со всем не разберется.

— Как машины будем делить, сержант?

— Ну раз мы в порт, то давайте каждый на своей. Вы за мной езжайте, хорошо, господин майор?

— Хорошо — хорошо, только вы не гоните особо, а то у вас вон какой «опель»!

— Да, «опель» у меня ничего, — продолжал радоваться Сома. — Так поедем, да?

— Поехали — поехали! — И мы разошлись по машинам, как одинокие танкисты, не нуждающиеся в других членах экипажа.

Мы проехали вдоль длиннющей стеклянной стены «Майкала» — безлюдного, несмотря на обеденное время (вчера, в воскресенье, здесь, поди, яблоку было негде упасть, а сегодня все магазины и рестораны пустые — опять небось хозяев лихорадит от предчувствия скорого банкротства с такими вялыми консьюмеристическими настроениями отарского населения), оставили справа пассажирский терминал, у пирсов которого стояли два парома — гиганта, отправляющиеся вечером на Хонсю, и въехали непосредственно в порт, который не имеет четкой специализации, то есть он и рыбный, и лесной, и сухогрузный, и всякий. «Юрий Кунгурцев» оказался обычной стоявшей у третьего причала сахалинской посудиной — в меру ржавой, в меру подкрашенной. На бетонной полосе около траулера стояла пара полицейских машин и большой грузовик, груженный грязно — темно — серыми автомобильными покрышками. Шестеро русских мужичков, выстроившись в цепочку перегружали шины с машины на судно, а пожилой японец — видимо, водитель грузовика — сидел на краю пирса, свесив ноги к воде, и декларативно праздно курил, подставляя лицо под щедрые дозы жаркого солнца.