Сципион. Том 1 - [8]
— Да, мы обязаны победить, а значит, победим. У нас нет другого выхода. Однако Пуниец, этот юный наглец, весьма не прост.
— Ясно, что не прост тот, кто осмелился начать такую войну, кто прошел полмира, вознесся выше Олимпа, сравнялся с Геркулесом и зашел в тыл Риму, — с горячностью перебил Публий.
— Мои галлы рассказали, что он привел в их долины полумертвецов, однако сейчас они ожили и кипят страстью к бою, беснуются злее варваров. Ганнибал устроил им гладиаторские бои на свой манер.
— Уж не по своей ли кончине?[1]
— Не перебивай, — спокойно, но решительно сказал отец, — это серьезно. Он выставил перед войском пленных горцев и спросил, кто из них желает сразиться в поединке, чтобы в случае победы избавиться от участи раба, получить оружие, доспехи и занять место в рядах его наемников. Все галлы заявили, что жаждут схватки.
— Тогда составленные по жребию пары стали биться с таким ожесточением, что заразили азартом все войско, — продолжал консул. — После нескольких поединков Пуниец остановил представление и заявил солдатам, что сыграл перед ними сцену, где представил их собственную судьбу. Так же, как и у этих варваров, у них, пунийцев, вся надежда на оружие. Он ярко обрисовал их положение в случае поражения. Самый последний африканец понял свой выбор: победа или смерть. Вдобавок он наобещал им горы сокровищ, каждому солдату по два раба из нас, римлян, за одного из ныне сопровождающих его людей, которых он в свою очередь освободит и поставит господами опять же над нами.
— У вождя торгашеского государства и цель торгашеская, — не сдержал гнева Публий.
Старший Сципион продолжал спокойно и размеренно:
— Нас же, римлян, он объявил захватчиками, которые отняли у них Сицилию и Сардинию, а теперь указывают свободным народам, с кем им воевать, с кем дружить, вмешиваются в чужие дела. Вот что говорит нарушитель договора. Как видишь, настоящий оратор любое событие повернет себе на пользу. Кстати сказать, он прошелся и на мой счет. Назвал меня «шестимесячным полководцем», выигрышно изображая, что он де бессменный вождь с пеленок и на всю жизнь.
— Действительно, полководцы у них пожизненные, теряют власть вместе с жизнью. Я слышал, что при неудачах войско их съедает. Так, отец?
— Ты, Публий, в насмешках Ганнибалу не уступаешь. Любопытно было бы свести вас вместе, то-то вы бы поострили. А на твой вопрос скажу: да, бывали у них случаи даже в войну с нами, когда командующего, потерпевшего неудачу, войско само казнило.
— Так вот, этот молодой пуниец совсем не прост, — после паузы продолжил консул. — Он лихо управляется с войском, умеет в надлежащем виде содержать и дух солдат, и их материальную субстанцию, если выражаться в духе твоих греков, но на нашем языке. Если же мы не уничтожим его здесь же и сразу же, война затянется. Дальше, когда он обеими ногами упрется в землю Италии, справиться с ним будет гораздо сложнее. Он знал, зачем шел сюда, он мутит галлов, которые и без того никогда от любви к нам не изнывали. Дай им только повод, оступись, и они ударят тебя в спину. Мы должны уничтожить его сразу, с первого удара.
Некоторое время они двигались молча, потом старший Сципион, сменив тон на более жизнерадостный, не без лукавства поинтересовался:
— Ну как, Публий, ты выбрал поле для боя?
Молодой воин, углубившийся в смысл услышанного, забыл, зачем они совершают эту поездку. Теперь же он прояснил взор и осмотрел округу.
— А вот хотя бы это, — встрепенувшись, сказал он. — Видишь: рельеф как бы переломлен. Если мы сойдемся с ними здесь, то начинать нам доведется на несколько худшей позиции, зато, когда они едва заметно дрогнут, мы легко погоним их под уклон, причем конница вон там по кратчайшему пути может зайти им в тыл. Здесь мы их всех и уложим.
— Что там? — уже не слушая юношу, озабоченно сказал отец, указывая в даль.
В миле от них у подножия пологого холма Публий увидел туманное пятно и не сразу понял, что это пыльное облако.
Консул остановил отряд и велел ему перестроиться, чтобы охватить как можно больший участок равнины. Облако ширилось и удлинялось, надвигаясь на них. Наконец его фронт замедлился, и римляне различили пунийских всадников, которые после некоторого замешательства тоже стали разворачиваться поперек долины. Гуща карфагенских сил все еще скрывалась в пыли.
Через некоторое время выяснилось, что враг намерен сразиться. Чернота, выползающая из-под пылевого облака, растекалась по равнине широким строем конных подразделений. Судя по всему, римляне встретились с пунийской конницей, которая так же, как и они, вышла на разведку.
Консул подвел свое войско ближе к противнику и построил его к бою. Впереди расположилась легковооруженная пехота и галльская конница, а далее стояли римские и союзнические турмы. Первыми воинский клич издали африканцы и устремились вперед. Римские метатели, оробев, слишком поспешно, а потому почти бесполезно, выпустили свои снаряды и торопливо скрылись за рядами всадников. Началось конное сражение. Долгое время Победа колебалась, выбирая достойнейшего. Воины обеих сторон бились ожесточенно, стремясь отличиться перед своими полководцами. О том, что у противника руководит боем сам Ганнибал, римляне узнали скоро: Пуниец намеренно показался им на глаза, видимо считая, что его присутствие должно поколебать стойкость римлян. Вдруг из-за рядов ливийской и испанской конницы появились полчища нумидийцев, которые растянули фронт за пределы досягаемости для меньшей количественно да еще и сгрудившейся в центре римской армии и стали окружать противника, метя ему в тыл. Легковооруженная пехота, занимавшая теперь позицию позади основных сил, обнаружила опасность атаки нумидийцев и бросилась бежать. Услышав панические крики у себя в тылу, галлы, составлявшие первый ряд, также ударились в бегство, внося разлад в ряды римских всадников. Через несколько мгновений все войско готово было позорно оставить строй, но в этот момент вперед пробился консул и, увлекая за собою лучших граждан, бросился в ряды карфагенян. На некоторое время восстановилось равновесие, но тут Сципион упал с коня, сраженный вражеским копьем, и это окончательно сломило римлян.
Социально-исторический роман "Тиберий" дополняет дилогию романов "Сципион" и "Катон" о расцвете, упадке и перерождении римского общества в свой социально-нравственный антипод.В книге "Тиберий" показана моральная атмосфера эпохи становления и закрепления римской монархии, названной впоследствии империей. Империя возникла из огня и крови многолетних гражданских войн. Ее основатель Август предложил обессиленному обществу компромисс, "втиснув" монархию в рамки республиканских форм правления. Для примирения римского сознания, воспитанного республикой, с уже "неримской" действительностью, он возвел лицемерие в главный идеологический принцип.
Главным героем дилогии социально-исторических романов "Сципион" и "Катон" выступает Римская республика в самый яркий и драматичный период своей истории. Перипетии исторических событий здесь являются действием, противоборство созидательных и разрушительных сил создает диалог. Именно этот макрогерой представляется достойным внимания граждан общества, находящегося на распутье.Во второй книге рассказывается о развале Республики и через историю болезни великой цивилизации раскрывается анатомия общества. Гибель Римского государства показана в отражении судьбы "Последнего республиканца" Катона Младшего, драма которого стала выражением противоречий общества.
Главным героем дилогии социально-исторических романов «Сципион» и «Катон» выступает Римская республика в самый яркий и драматичный период своей истории. Перипетии исторических событий здесь являются действием, противоборство созидательных и разрушительных сил создает диалог. Именно этот макрогерой представляется достойным внимания граждан общества, находящегося на распутье.В первой книге показан этап 2-ой Пунической войны и последующего бурного роста и развития Республики. События раскрываются в строках судьбы крупнейшей личности той эпохи — Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.