Сципион. Том 1 - [162]

Едва они вошли в Рим, как по всему их пути стали выстраиваться толпы горожан, эмоционально выражавших свои чувства. Был тут и Марк Эмилий с семьей. Публий кивнул ему издали и в этот момент увидел Эмилию Павлу, стоявшую по левую руку сенатора и несколько выступившую вперед. С такого расстояния он не мог рассмотреть ее как следует, но заметил, что выглядит она довольно пригожей. Правда, это отметили только его глаза, а в душе ее облик не произвел ни малейшего волнения.

По мере приближения к дому Сципиона толпа встречающих становилась гуще.

— Пожалуй, это стихийная овация, — сказал Лелий.

— Только без флейтиста, — добавил Публий. — И такое проявленье искренних чувств я ценю выше десятка вымученных триумфов.

Оба они вошли в дом Сципионов, и уже оттуда через второй этаж по балкону Лелий проник к себе, будто с неба свалившись на своих домочадцев.

А Публий во все глаза смотрел на мать, встретившую его сразу у входа в атрий, словно стоявшую здесь на посту с самой ночи. Помпония заметно постарела, лицо ее очень сморщилось, в движениях появилась неуверенность и суетливость, но сына она встретила с прежней величавостью. Вслед за безмерной радостью, вспыхнувшей в ее глазах, через миг в них снова тускло засветилась тревога, и она тяжело, но гордо промолвила:

— Вижу, Публий, что ненадолго ты прибыл в Рим и вскоре уедешь еще дальше, чем прежде.

— Наоборот! — весело воскликнул Публий. — Ведь Африка ближе Испании.

— Африка гораздо дальше, потому что там наш злейший враг.

— Ну если и дальше, то лишь по пути к славе.

Тут, наконец, матрона улыбнулась. Как прежде ее радовало в сыне проявленье мужественности, так теперь, когда он стал взрослым, ей было приятно увидеть в нем проблески мальчишеского задора.

Но вдруг Публий стал серьезным и грустно-торжественным. Он вынул из складок одежды мешочек, который всю дорогу из Испании держал при себе, и, положив его в нишу ларария, сказал:

— Я не сумел найти тело отца, чтобы похоронить его по обычаю Корнелиева рода, мне пришлось сжечь останки всех, погибших вместе с ним, и, перемешав пепел, взять горсть, в которой содержится и его частица… Но и только, большая доля его осталась в Испании. Однако я выполнил свой сыновий долг: не сумев перенести могилу отца на родину, я расширил пределы самой Родины до его могилы, и сделал Испанию продолжением Италии. Лучшему мастеру я закажу бронзовую урну, и в ней мы отнесем этот пепел в наше захоронение у Аппиевой дороги.

— Такой же мешочек я привез и семье Гнея Корнелия, — добавил он после некоторой паузы. — Завтра я сам отнесу его Назике.

2

Со следующего дня Публий стал обходить знакомых, отдавая визиты вежливости. В ходе этой кампании разошлась значительная часть его личной доли испанской добычи. При этом люди, которых он уважал, получали от него дары, имеющие в большей степени художественную ценность, чем материальную, а те, о ком он был не столь высокого мнения, довольствовались золотом или серебром на вес.

Общаясь в гостях со многими людьми, Публий гораздо глубже вник в настроения нынешнего Рима и, кроме того, завел несколько новых важных знакомств. Так, в доме Публия Назики он встретил тестя своего двоюродного брата Лициния Красса — личность весьма колоритную и приятную в общении. Наряду с тем, что Лициний был Великим понтификом, он и благодаря собственным достоинствам имел обширные связи в среде нобилитета. Это был человек лет сорока, среднего роста, совсем не полный, хотя и именовался Крассом, но, пожалуй, склонный к полноте, подвижный, жизнерадостный и любознательный. Посетив семью погибшего под Каннами товарища, Сципион познакомился с очень шустрым юношей, приходившимся погибшему двоюродным братом и носившим фамилию Квинкций Фламинин. Этот молодой человек был чуть ли не помешан на греках, и благодаря ему Публий существенно обогатил свою библиотеку.

Естественно, одним из первых Сципион навестил Марка Эмилия. Там он, наконец-то, по-настоящему рассмотрел свою предполагаемую невесту.

Эмилия, несомненно, была красива. Черты ее лица плавно переходили одна в другую, будто изгибы чудной мелодии, образуя гармоничную, законченную картину. Весь ее облик был проникнут благородством, утонченностью и изяществом. Но это была красота совсем иного рода, чем та, что поразила Сципиона прежде. Если бы он не встретил Виолу, то, конечно же, был бы очарован прелестью Эмилии, и она показалась бы ему совершенством, но теперь, при виде безукоризненных черт, мягко изогнутых линий, он тосковал в этом царстве пропорции и симметрии по вдохновенной творческой незавершенности красоты Виолы, полной спрессованных противоречий. На лице Эмилии его взгляд тихо и мирно покоился в блаженстве созерцания, но, когда он смотрел на Виолу, у него возникало чувство, какое бывает, если со скалы взираешь в пропасть, дна которой едва достигает взгляд: захватывает дух от восхищения и страха, жаждешь ощутить стремительный восторг полета в бездну, но невольно отшатываешься от края и отводишь глаза.

Округленность и завершенность, символизирующие красоту Эмилии, доставляя эстетическое наслаждение, парадоксальным образом усыпляли фантазию и в конечном итоге тормозили жизнь. По лицу Виолы взгляд пробегал порывисто и жадно, оно было сравнимо с омутом, со дна которого глубинные течения уносят далеко в подводное царство, на нем словно бы начертаны магические знаки, разгадкою ведущие в новый необъятный мир; и, сделав круг, взор уже не возвращался к началу, увлеченный тайной, он не мог остановиться и заходил на следующий виток, большего размаха. Согласно с этим движеньем по спирали с угрожающей неотвратимостью росли и чувства, в мгновенья достигая взрыва страсти.