Сципион. Том 1 - [158]

Публий невольно поразился множеству вдруг обнаружившихся у него друзей и клиентов. Те, кто прежде чинил ему козни, теперь, когда он возвратился в Рим в силе и почете, поспешили явиться к нему с приветствиями, опередив истинных друзей.

Сципиону ничего иного не оставалось, как раскланиваться в ответ, и он нехотя вступил в перестрелку любезностями, в ходе которой половину своих заслуг приписал моральной поддержке ныне присутствующих здесь сограждан. Потом он, по настоянию толпы, коротко перечислил одержанные победы и их результаты, а затем более подробно стал распространяться о своих планах, подчеркивая их благотворность для Республики и таким образом намекая на необходимость оказать ему поддержку на выборах.

Наконец народ, удовлетворенный тем, что удалось вблизи посмотреть на героя дня, согласился разойтись. Правда, некоторые, желающие получить от визита больше, а именно, обзавестись вполне осязаемыми связями с восходящей звездой политического небосвода, продолжали выжидательно толочься у трибунала. На них Публий не обратил внимания и, пригласив с собою только самых близких людей, поднялся с ними на возвышение и ввел их в шатер.

С Эмилием был очень серьезный юноша, а кроме них и Сципиона, в претории расположились Гай Лелий, Луций Сципион и Публий Сципион Назика. Хозяин палатки с искренним удовольствием разглядывал своих друзей. Эмилий внешне почти не изменился, старость еще держалась на почтительном расстоянии от него, однако подчеркнутая величавость манер сенатора и привычка чеканно произносить слова, вызывавшие прежде благоговение Публия, теперь казались несколько преувеличенными и оттого — наивными. Назика, сын погибшего в Испании Гнея Сципиона Кальва, пять лет назад был еще почти ребенком, сейчас же Публий увидел перед собою достойного молодого человека приятной наружности, несмотря на длинноватый нос, вежливого и умного собеседника. Спутником Эмилия, как выяснилось, был Луций Эмилий Павел, сын погибшего при Каннах консула и брат Эмилии. Публий с особым любопытством всматривался в его лицо, но не смог найти в нем чего-либо достойного восхищения. Его составляли хотя и не крупные, но грубоватые черты, которые при достаточной правильности форм все же производили впечатление мужиковатости и некоторой заторможенности. «М-да, — сказал про себя Публий, — если сестрица похожа на брата, то, пожалуй, я буду настолько великодушен, что уступлю ее Луцию». Правда, в результате беседы с гостями, в ходе которой Сципион старался быть одинаково внимательным ко всем и потому не раз обращался к Павлу, он составил более высокое мнение об этом немногословном юноше с глазами и рассудком взрослого человека, и наделенном, притом, разумной долей честолюбия.

Друзья первым делом сообщили Сципиону о здоровье близких и знакомых людей, затем рассказали о положении в Италии и в самом Риме, а потом перешли к обсуждению предстоящей политической борьбы за консульство на будущий год и, вообще, за доминирующее положение в сенате. При этом молодые высказывались категорично и прямо, а Марк Эмилий в большей степени подавал информацию для размышления и не углублялся в суждения и выводы, остерегаясь присутствия молодежи, из-за свойственной ей невоздержанности. Сципион, понимая тактику Эмилия, время от времени уводил разговор в сторону частных дел, тем самым гася неумеренный пыл юности других собеседников. Публий и действительно сейчас больше интересовался самочувствием своей матери и Марка Эмилия младшего или даже положением вдовы Аппия Клавдия, чем политической ситуацией, которую он в достаточной степени уловил с первых услышанных им слов, а для более серьезного ее изучения должен был сам увидеть сенат. Причем если здоровье Помпонии, по словам Луция, не вызывало тревоги, то порадоваться за Марка пока не представлялось возможным, хотя сенатор и утверждал, что его сын стал выздоравливать и даже повеселел, научившись, по совету Публия, заполнять вынужденный, тягостный прежде досуг науками.

Среди прочих тем разговор коснулся и Эмилии. Тут Сципион произнес ненавязчивый комплимент приемной дочери своего покровителя, сказав, что она уже в детские годы отличалась миловидностью, воображая же, в какой цветок распустился этот бутон теперь, он якобы с особым нетерпением и волнением ожидает встречи с нею. Обрадованный такой фразой Марк Эмилий, шутливо изобразив озабоченность, заметил, что красавицей-то она стала, да только очень строптива и согласна стать женою только первого человека в Республике, а потому до сих пор во всем Риме ей не нашлось достойного жениха. «Ну уж теперь-то я все же надеюсь выдать ее замуж», — хитро прищурившись, заметил Марк.

Несколько часов общались друзья, возлежа за обедом, начатым по такому случаю раньше обычного времени, и, когда Публий вышел за ворота лагеря, чтобы проводить гостей, у него на душе было так тепло, словно он уже побывал в самом Риме. Это навело его на мысль, что общество близких людей составляет немалую и, притом, важнейшую часть чувства родины.

Едва он освободился и, уединившись в палатке, принялся обдумывать завтрашнюю речь перед сенаторами, которые, как сообщил Эмилий, назначили ему встречу в храме Беллоны за пределами освященной городской территории, как ликтор доложил о прибытии еще одного посетителя. Публий решил отделаться от него извинениями и ссылками на занятость, но когда увидел печать на восковой дощечке, переданной гостем через ликтора, то мигом вскочил, несмотря на усталость, сбежал вниз, выхватил из носилок Марка Эмилия младшего и, как в давние времена, на руках принес его в свой шатер. Правда, с тех пор когда Сципион выносил раненого друга из гущи сражения, Марк заметно пополнел из-за пассивного образа жизни, но зато и Публий возмужал настолько, что вполне достойно справился с возросшей ношей. Эмилий мог ходить и сам, но сильно хромал на правую ногу и оттого конфузился еще больше, чем хромал. Кроме этого, у него плохо действовала правая рука.