Сципион. Том 1 - [117]

За счет опыта и вулканической энергии Газдрубал сумел сплотить ядро своего войска и пробиться с ним сквозь кольцо окружения. Только шесть тысяч пунийцев вырвалось на свободу и укрылось на крутой горе, остальные либо были истреблены, либо сдались в плен. Римляне попытались с ходу овладеть последним плацдармом карфагенян, но крутизна склонов холма и отчаянье безысходности помогли африканцам отбить первый натиск.

Сципион решил не подвергать своих солдат опасности без особой нужды и отказался от мысли штурмовать вражеский лагерь. Было ясно, что на этой одинокой возвышенности без помощи извне долго прожить невозможно и через несколько дней осажденные сдадутся.

В ближайшую ночь Газдрубал с кучкой приближенных обманул и свои, и вражеские сторожевые посты, что было несложно при его пунийской изворотливости, и потайными тропами бежал к Океану, откуда вскоре сумел переправиться в Гадес. Однако гадетанцы не пожелали ввязываться в бесполезную борьбу и принимать на себя удар победителей, защищая Газдрубала и Магона. В городе начались волнения, и Газдрубал был вынужден покинуть страну и вернуться в Африку. Отныне вся Испания принадлежала Риму.

Сципион тем временем занимался наведением порядка в только что завоеванных землях и подавлял последние очаги пунийского сопротивления, разделываясь с остатками вражеского войска, рыскавшими по округе наподобие разбойничьих шаек.

Однажды к нему привели пленного нумидийского офицера, который не захотел объясняться с квестором и настоял на встрече с проконсулом. Однако Публий ничего толкового от него не услышал. Африканец бахвалился своей удалью и объяснял пленение только невезением. От самовосхвалений он перешел к восторгам по поводу могущества и богатства его Родины, долго расписывал, как плодородны земли Нумидии, сколь многолюдны те края и насколько воинственен народ. Наконец он добрался до Масиниссы и пропел торжественный гимн талантам и доблести царевича. По его мнению, такой человек, приняв от отца царство, со временем объединит под своей властью всю Нумидию и сделает ее великой державой.

Наивное и темпераментное варварское красноречие, впрочем, не лишенное естественной выразительности и простодушных красот, извергалось из уст африканца бурным многословным потоком. Скоро римляне утомились его слушать, и Луций хотел остановить это словоизвержение, но Публий жестом предостерег его от вмешательства.

Когда нумидиец замолк, выговорившись или просто переводя дух, Сципион возразил ему относительно Масиниссы:

— Ты считаешь своего вождя великим человеком, а вот я ничего истинно великого пока в нем не увидел, — Публий сделал паузу, выжидательно взглянув на африканца, но тот не выказывал намерения спорить и слушал римлянина, раскрыв рот. Тогда Сципион продолжил:

— Главная мудрость государственного мужа — верно выбрать себе друзей, исходя не только из обстановки сегодняшнего дня, нынешней расстановки сил, но и, предвидя будущее. А чтобы в настоящем прочесть грядущее, надо вовремя уловить направление развития ситуации и, двигаясь мыслью по этому направлению, представить будущее. Твой вождь уже много лет ведет войну с Римом, рассчитывая на карфагенян, а ведь еще два-три года назад, поразмыслив, нетрудно было сделать вывод, который заставил бы призадуматься, прежде чем безропотно внимать приказаниям пунийцев. Еще недавно, окинув мир статичным взором, можно было увидеть, что Ганнибал находится в Италии, и римляне уже много лет не в силах изгнать его со своей земли, а Испания разделена между соперниками почти пополам. Но стоило обратить внимание на движение судеб войны, и стало бы ясно, что Ганнибал в Италии окончательно выдохся и реально как бы находится в осаде у римлян, он заперт в Бруттии и не покидает Италию только из-за недостатка сил, не позволяющего пробиться на свободу. Впрочем, возможно, он еще и боится суда над собою карфагенского сената, ведь Ганнон тринадцать лет назад в письмах предостерегал его от посягательства на Италию, предсказывая плачевный итог любой войны против Рима. Что касается Испании, то, несмотря на кажущееся тогда равновесие сил, столь же легко можно было бы предугадать тот ход событий, которому мы теперь являемся свидетелями. Масинисса не сумел всего этого увидеть и понять. Так в чем же его величие?

Варвар промычал нечто невразумительное, потом, собравшись с духом, заявил, что Масинисса знал все, о чем теперь говорил Сципион, но наперекор судьбе сохранял верность своему союзнику, дабы не покидать его в беде. Затем он упрекнул Сципиона в необъективности, ссылаясь на его неприязнь к нумидийцам, которая якобы осталась после поражения его отца, когда немалую роль сыграла маневренность и агрессивность нумидийской конницы. При этих словах варвар отчаянно гримасничал; видно было, что он волнуется.

Публий сдержанно отнесся к бесцеремонному напоминанию о его душевной ране и с внешним спокойствием сказал:

— Римляне умеют ценить доблесть не только в друзьях, но и в противниках, даже если те участвовали в битвах, унесших дорогих нам людей. Может быть, ты слышал, сколь прославлен нами царь Пирр — злейший враг Италии? Мы отдаем должное и верности. На того, кто, не задумываясь, перебежал к тебе, когда ты — победитель, нельзя положиться в трудный час. И наоборот, проявлявший постоянство по отношению к союзнику до тех пор, пока это было возможно, — последние слова Сципион подчеркнул интонацией, — вызывает доверие и в новых условиях, у другого союзника. Понятие «верность» прекрасно, когда оно имеет реальное наполнение, но если оно вырождается в пустую форму, за которой ничего нет по существу, то это уже фанатизм, может быть, и похвальный для частного лица, но недопустимый для политика, отвечающего за судьбы тысяч сограждан. Если твой Масинисса — действительно мудрый вождь, он найдет выход из нынешнего трудного положения, в противном же случае, окончательно погубит собственное государство. А теперь ступай, возвращайся в Африку или к Масиниссе. Я знаю, что ты доблестный воин, я вообще всегда высоко ценил и буду ценить нумидийцев, а сейчас на практике тебе показываю, сколь достойно римляне поступают с достойными людьми.