Schirwindt, стёртый с лица земли - [18]
1984 г. — «Прощай, конферансье!» для А. Миронова.
1997 г. — пьеса «Счастливцев — Несчастливцев» (к 60-летию М. Державина и примкнувшего А Ширвиндта).
Сегодня, когда уже нет сил наблюдать ожесточенную борьбу слабых сил, когда усталые радиосмельчаки в душных бункерах круглосуточной свободы настырно мучают население всевозможными радиоопросами типа:
Кто считает, что Пушкин — наше все, звоните 22222222
Кто считает, что Пушкин — наше не все, звоните 22222223
Кто затрудняется ответить, звоните 22222224 —
я затрудняюсь ответить, до какой степени пошлости этой свободы волеизъявления мы докатимся, и охватывает некоторая безысходная паника.
Что-то совсем одиноко. Так все безумно и бездумно ждали прихода нового века — какой-никакой, а аттракцион биографии — жил, мол, в двух веках. Родился в середине прошлого века. Как приятно произносить: «Помню, где-то в конце прошлого века...» А на поверку век этот прошлый оказался бессмысленно жестоким и беспринципным. Что он нам устроил? Какой баланс животного и смыслового существования предложил? Если заложить в компьютер (счастье, что я не умею им пользоваться) все параметры бытия нашего поколения, то картинка получится крайне неприглядная. В какой-то хорошей сегодняшней книжке молодая героиня (и тоже сегодняшняя) брезгливо произносит, глядя на своих родителей, что она могла бы защитить диссертацию «Психологические особенности шестидесятников». Снисходительное отношение к этой цифре — 60 — как-то очень трагически-символично совпало с биографией страны и возрастом шестидесятников. Шестидесятники стройными рядами попытались вступить в новый век в 60-летних возрастах, и новый век многим — боюсь, что лучшим, — не дал визы. Что он, этот век-вундеркинд, задумал? Какую свежую катастрофу он начал фабриковать для своего 3000-го преемника? Никому не узнать. Но зачем же на этом экспериментальном старте убивать все талантливое и мощное, что существует?
Родину не выбирают! Родителей не выбирают — их ласково пережидают! Серьезно выбирают только президентов и друзей. Первых — от безвыходности, вторых — по наитию.
Вспоминаю о Грише и все время думаю: кому и зачем я эти строки адресую? Потомкам? Уверен, что им нужнее будет классик Г. Горин, а не вздохи современников.
Сегодняшним? Да ну! Будут вожделенно ждать биографической «клубнички» от графоманов, по недосмотру не состоящих на психиатрическом учете.
Демонстрировать на бумаге стриптиз искренности для посторонних я не потяну — слишком лично, тонко, долго и непросто складывалась наша с Гришей история взаимоотношений.
Спрятаться за привычную маску иронического цинизма недостает духу.
Со страшным ускорением уходят в небытие соученики, сослуживцы, друзья. Похороны одного совпадают с сороковым днем предыдущего. Не хватает ни сил, ни слов, ни слез. Нечем заполнить вакуум единственной питательной среды — дружбы.
В 60-х годах (сколько можно употреблять эту цифру!) на перекрестке наших богемных передвижений молодой, но уже великий Слава Зайцев, перехватив наш с Гришей завистливый взгляд на прошествовавшего мимо человека — «иномарку» дипломатического разлива, участливо бросил: «Гриша! Набери материала, я создам тебе ансамбль — все ахнут». Не прошло и года, как мне позвонил взволнованный Гриша и сказал: «Свершилось! Идем в Дом литератора на премьеру костюма — я один боюсь». В переполненный пьяно-хвастливым гулом ресторан вошел я, а за мной в некоторой манекенной зажатости торжественно вплыл Гриша, неся на плечах и ногах стального цвета зайцевский шедевр. Мы остановились в дверях, ожидая аплодисментов, и в этот моментмимо нас, с незамысловатой поэтической закуской, прошмыгнул легендарный официант Адик. мельком зыркнул на Гришу и, потрепав свободной рукой лацкан шедевра, доброжелательно воскликнул: «О, рашен пошив!» Мы развернулись и больше этот костюм не демонстрировали.
Случилось это лет сорок назад — были мы молоды и мечтали о хороших пиджаках, бриарровских прямых петерсоновских трубках, о неинерционных спиннинговых катушках... Все пришло! И что? Любочка Горина сказала: «Возьми Гришины пиджаки и трубки. Носи и кури, мне будет приятно». Я сначала испугался, потом подумал и взял. И вот хожу я в Гришином пиджаке, пыхчу его трубкой, и мне тепло и уютно.
В эпоху повсеместной победы дилетантизма всякое проявление высокого профессионализма выглядит архаичным и неправдоподобным.
Гердт — пример воинствующего профессионала-универсала.
Я всегда думал, наблюдая за ним: «Кем бы Гердт был, не стань он артистом?» Не будь он артистом, он был бы гениальным плотником или хирургом. Гердтовские руки, держащие рубанок или топор, — умелые» сильные, мужские (вообще Гердт «в целом» очень похож на мужчину — археологическая редкость в голубой дымке нынешнего времени). Красивые гердтовские руки - руки мастера, руки артиста.
Не будь он артистом, был бы поэтом, потому что он — глубокая поэтическая натура.
Не будь он артистом, он был бы замечательным эстрадным пародистом — тонким, дрброжелателъным, точным. Недаром из миллиона своих двойников Леонид Утесов выделял Гердта.
