Счастливый Феликс - [49]
Этот эпизод остался их тайной, бабушка никому не рассказала. Бросаться колючками Павлику расхотелось, и ребята не дразнили – наоборот, сочувствовали. Ничего не зная про пышки с яблоками и бабкину конспирацию, они были уверены, что Павлик получил от отца взбучку.
И получил бы, Павел это хорошо знал, если бы…
– Мародеры! – кричала тетка, выкарабкиваясь из шезлонга. – Никакой управы нету; головорезы!
– Мойте руки, мальчики.
Бабушкин голос и бабушкины слова, только произнесла их мать. И так же, как он в тот день, «орлы» с явным облегчением отправились мыть руки. Можно было быть уверенным, что торопиться не будут и вернутся со стерильно чистыми руками. Все, как в тот день. Не хватало только тетки. Вернее, тетка вот она, приближается к террасе, но куда там Софе, с ее короткими жидкими волосами, до той!.. «Потому и почувствовала, что волос мало. Дурачье, разве в такую голову надо стрелять», – разочарованно подумал он и вспомнил вдруг, что совпало почти все, кроме одного – в то время ему было лет десять.
– Воспитание, – крутил головой отец. – Никакого уважения к старшим, одни потачки. Ремня им надо хорошего! Уши надрать.
– Ну хватит ворчать, – перебила его жена. – Дети проголодались.
К столу нерешительно подошли Ромка с Владиком, опасливо поглядывая на деда.
– Ну? Что надо сказать? – Иннокентий Семенович переводил строгий взгляд с одной физиономии на другую.
– Мы больше не будем!
– Не мне – тете Софе скажите!
Мальчики нестройно проныли те же слова, не глядя на тетку. Та, со стиснутым в кулаке платком, энергично подалась к Иннокентию Семеновичу:
– Я говоррю: распущенные. Не дети – шантрапа. Фарфор старинный у меня разбили вдрребезги!
Она смотрела на растерянных, съежившихся мальчуганов пристально и негодующе, словно перед ней стояли не перепуганные ребятишки, а мужчина с овечьим лицом.
Пиковая дама! – пронзила Валентину мысль, а следующая была совсем уж абсурдной: детей в охапку – и на первый же самолет. Все равно куда, только – отсюда, от нее…
Вдруг отчаянно закричал Владик:
– Баба Яга! Баба Яга!.. – и захлебнулся плачем.
Арктический холод повис над столом. Павел вскочил, сгреб испуганных «орлов» и потащил в угол, где забор примыкал к стене домика. В конце концов, думал он задыхаясь, отец прав, дети должны понимать… уважать… И ведь в садике их ставят в угол; о чем разговор? Я же не буду драть им уши. Наказание не должно быть унизительным для ребенка. Но это не значит, что детей не надо наказывать совсем, в конце концов.
Хлопнула калитка за Валентиной. Галина Сергеевна убирала посуду. Во главе стола прямо и неподвижно сидела Софа. Иннокентий Семенович курил. Сегодня у него разыгралась подагра, а лекарство, как назло, осталось в городе.
Сумасбродная летняя мысль о самолете все равно куда была никак не приложима к реальности, зато помогала иногда засыпать без седуксена. Реальность же начиналась каждое утро грохотом Софиной двери, которой послушно вторили все остальные двери по мере продвижения старухи по квартире.
Ромка пошел в первый класс, чему предшествовала приятная суета – покупка школьной формы, ранца и множества нужных и ненужных мелочей для его начинки в магазине с клацающим названием «Канцтовары».
Владику нужно было удалять аденоиды; пока что три раза в неделю после садика его водили на процедуры к ухогорлоносу.
На первом этаже дома открылась пирожковая, о чем сообщали едкий дым и неоновые буквы, загорающиеся задолго до наступления темноты.
Безобидная точка общепита не имела никакого отношения к жильцам на всех пяти этажах, разве что припозднившийся холостяк захватит по пути домой горячие пирожки. Правда, сделает он это один-единственный раз, потому что смелый эксперимент надолго запоминался жестокой отрыжкой. Заведение открывалось утром и больше, казалось, не закрывалось никогда. Помимо указанных в меню пирожков, жарили там пончики, наливали бульон, но и не только бульон. В парадном теперь толпились оживленные субъекты с красными лицами и блестящими глазами, прикуривали друг у друга, говорили громко и все одновременно. Вечером – Павел не знал, когда именно, – дверь пирожковой вдруг переставала хлопать, но снизу долго доносилось звяканье кастрюль. Оживление в парадном продолжалось допоздна: там назначались встречи, свидания, велись бурные споры, после которых оставались окурки, бутылки, вонючие лужи. Стены впитали чад от перекаленного масла.
– Мышка! – закричал утром Владик. – Я первый увидел! Папа, папа, смотри: мышка!
– Сейчас убежит, – улыбнулся Павел. – Не шуми, она боится.
– Я тоже вчера видел, вот такую! – Ромка развел руки.
– Возьмем ее к нам домой, – заныл Владик. – Папочка, ну возьмем…
Мышь оказалась не из пугливых – ускользнула без особой спешки.
– К своей маме пошла, – заключил Владик. – У нее дома братики и сестрички.
Вечером Павел пристально всматривался в окно. Оно выходило во двор, где стояли переполненные мусорные баки; между ними деловито шныряли серые твари. Через несколько дней приехали серьезные люди с санэпидстанции. На следующей неделе в коридоре снова появилась крыса, на этот раз мертвая. Та же участь постигла соседскую болонку, поплатившуюся за любопытство к оскаленному взъерошенному трупику.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.
Самобытный, ироничный и до слез смешной сборник рассказывает истории из жизни самой обычной героини наших дней. Робкая и смышленая Танюша, юная и наивная Танечка, взрослая, но все еще познающая действительность Татьяна и непосредственная, любопытная Таня попадают в комичные переделки. Они успешно выпутываются из неурядиц и казусов (иногда – с большим трудом), пробуют новое и совсем не боятся быть «ненормальными». Мир – такой непостоянный, и все в нем меняется стремительно, но Таня уверена в одном: быть смешной – не стыдно.
В сборнике представлены семь рассказов популярной корейской писательницы Чхве Ынён, лауреата премии молодых писателей Кореи. Эти небольшие и очень жизненные истории, словно случайно услышанная где-то, но давно забытая песня, погрузят читателя в атмосферу воспоминаний и размышлений. «Хорошо, что мы живем в мире с гравитацией и силой трения. Мы можем пойти, остановиться, постоять и снова пойти. И пусть вечно это продолжаться не может, но, наверное, так даже лучше. Так жить лучше», – говорит нам со страниц рассказа Чхве Ынён, предлагая посмотреть на жизнь и проникнуться ее ходом, задуматься над тем, на что мы редко обращаем внимание, – над движением души и переживаниями событий.
Этот вдохновляющий и остроумный бестселлер New York Times от знаменитой вязальщицы и писательницы Клары Паркс приглашает читателя в яркие и незабываемые путешествия по всему миру. И не налегке, а со спицами в руках и с любовью к пряже в сердце! 17 невероятных маршрутов, начиная от фьордов Исландии и заканчивая крохотным магазинчиком пряжи в 13-м округе Парижа. Все это мы увидим глазами женщины, умудренной опытом и невероятно стильной, беззаботной и любознательной, наделенной редким чувством юмора и проницательным взглядом, умеющей подмечать самые характерные черты людей, событий и мест. Известная не только своими литературными трудами, но и выступлениями по телевидению, Клара не просто рассказывает нам личную историю, но и позволяет погрузиться в увлекательный мир вязания, знакомит с американским и мировым вязальным сообществом, приглашает на самые знаковые мероприятия, раскрывает секреты производства пряжи и тайные способы добычи вязальных узоров.
Роман о небольшом издательстве. О его редакторах. Об авторах, молодых начинающих, жаждущих напечататься, и маститых, самодовольных, избалованных. О главном редакторе, воюющем с блатным графоманом. О противоречивом писательско-издательском мире. Где, казалось, на безобидный характер всех отношений, случаются трагедии… Журнал «Волга» (2021 год)
Что случится, если в нашей реальности пропишутся персонажи русских народных сказок и мирового фольклора? Да не просто поселятся тут, а займут кресла мэра города и начальника местных стражей порядка, место иностранного советника по реформам, депутатские кабинеты и прочие почтенно-высокие должности. А реальность-то на дворе – то ли подзадержавшиеся лихие 90-е, то ли вовсе русское вневременье с вечной нашей тягой к бунту. Словом, будут лихие приключения.
Здесь должна быть аннотация. Но ее не будет. Обычно аннотации пишут издательства, беззастенчиво превознося автора, или сам автор, стеснительно и косноязычно намекая на уникальность своего творения. Надоело, дорогие читатели, сами решайте, читать или нет. Без рекламы. Скажу только, что каждый может найти в этой книге что-то свое – свои истории, мысли и фантазии, свои любимые жанры плюс тот жанр, который я придумал и назвал «стослов» – потому что в тексте именно сто слов. Кто не верит, пусть посчитает слова вот здесь, их тоже сто.
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)