Счастливые шаги под дождем - [106]

Это было началом. Эдвард не захотел выслушивать ее слезных объяснений, а молча перешел в гостевую комнату. Джой почти физически ощущала волны исходящей от него обиды. И на следующее утро он не пожелал об этом говорить, хотя слуги были в другой комнате. Но на третий вечер, когда она лежала, размышляя над тем, почему он так поздно пришел с верфи, Эдвард пробормотал одно слово: «Ваньчай». И Джой стало страшно.

После этого она никогда больше не спрашивала мужа, где он пропадает вечерами по три-четыре раза в неделю. Но несмотря на усталость, Джой лежала без сна в их двуспальной кровати, ожидая, когда откроется входная дверь и Эдвард, обычно пьяный, ввалится в гостевую комнату, где он спал теперь почти постоянно, за исключением вечеров, когда сильно напивался и забывал, что спит отдельно. Тогда Джой начинало мутить от запаха алкоголя, и она уходила сама. По утрам они не разговаривали: Джой чувствовала себя ужасно и не знала, о чем говорить, а Эдвард, мучаясь от последствий возлияний, вечно торопился на службу. Джой не с кем было поговорить об этом – она не хотела доставлять матери удовольствие, – а той было бы приятно видеть, что они с Эдвардом опустились до семейных неурядиц, вполне обычных для семейных пар вокруг. Стелла была в Англии, а других подруг у нее не было. Другом Джой раньше был Эдвард, и она не собиралась искать кого-то еще.

Итак, Джой худела и худела, в то время как, по словам флотского врача, должна была набирать вес, и потому становилась все печальней. Она понимала: Эдварду проще уйти, чем остаться и смотреть на ее укоризненное лицо.

А потом, примерно на шестнадцатой неделе, Джой проснулась однажды утром и обнаружила, что тошнота почти исчезла, мысль о еде не вызывает у нее отвращения и она с удовольствием прогулялась бы, не страшась почувствовать неожиданные мерзкие запахи. Увидев себя в зеркале, Джой заметила, что щеки у нее немного порозовели, а глаза стали ярче.

– Вот видишь, – отметила мать с легкой ноткой разочарования в голосе. – Ты начинаешь расцветать. Теперь можно немного принарядиться. Выглядеть чуть более радостной для окружающих.

Но Джой хотела выглядеть радостной лишь для одного человека. Когда в тот вечер Эдвард пришел домой, она не просто бодрствовала, а на ней было его любимое платье и она чуть надушилась духами, которые он подарил ей на Рождество. Немного робея, она быстро подошла к нему, едва он открыл дверь, молча прижалась губами к его губам и обняла за талию.

– Пожалуйста, не уходи вечером, – прошептала она. – Останься со мной.

Эдвард опустил взгляд на ее лицо, и в его глазах одновременно отразились жуткая печаль и огромное облегчение. Он крепко прижал Джой к себе, и ей показалось, что сейчас она задохнется. Они долго стояли так, не разговаривая и обнимая друг друга, пока не спало напряжение последних недель.

– Что ж, сегодня утром у вас довольный вид, – заметила Элис, застав их за завтраком.

Потом она догадалась почему и поскучнела.

Примерно пять с половиной месяцев спустя во флотском госпитале родился Кристофер Грэм Баллантайн. Роды были скорыми и прошли без осложнений, что предопределялось, как впоследствии шутил Эдвард, скорее не намерением младенца выйти на свет божий, а желанием матери вновь ездить верхом. Это был крупный, спокойный младенец, обожаемый родителями, которые тем не менее были довольны, что могут вновь распоряжаться телом Джой, и не позволяли, чтобы его появление радикально повлияло на их светскую жизнь или привычку ездить верхом. Это не беспокоило Элис, и не только потому, что не принято было родителям тратить на детей слишком много времени, но и потому, что это позволило ей посвятить себя ребенку, возиться с ним, одевать в красивые рубашечки и катать в огромной коляске, с гордостью демонстрируя другим дамам с детскими колясками своего безупречно одетого красивого внука. Джой наблюдала за тем, как мать обожает ее сына, со смешанным чувством материнского удовлетворения и смущения: казалось, мать проявляет куда бóльшую любовь к этому ребенку, чем когда-либо к ней. Джой не помнила, чтобы ее без конца обнимали, сюсюкали с ней и окружали таким вниманием, какое перепало Кристоферу.

– Не беспокойся, – говорил Эдвард, довольный тем, что ему достается бóльшая часть внимания жены. – Ведь они оба теперь счастливы.

В следующие два года все были счастливы: Эдвард, руководящий инженерными работами на верфи, Элис в роли неофициальной няни и Джой, будучи любящей матерью, снова была рядом с мужем и решительно не желала допустить, чтобы между ними вновь возникла дистанция. Даже наоборот, Эдвард стал более любящим, внимательным, пожалуй, даже благодарным за то, что Джой не превратилась в беспокойную, суетливую, помешанную на детях мать. Он не имел ничего против того, чтобы оставаться на берегу, в отличие от некоторых офицеров, которые, подолгу задерживаясь на одном месте, начинали тревожиться. Ему нравилось быть с семьей. С женой. Он никогда не вспоминал об «эпохе Ваньчай», как втайне называла это Джой, и она никогда не требовала от него объяснений. Она была наслышана о той части города и не хотела вникать в нежелательные подозрения. «Не буди лиха, пока тихо» – эта пословица приходила ей на ум. Они все были счастливы, счастливее даже, чем ожидала Джой, если учесть события, приведшие к рождению Кристофера.