Счастливые девочки не умирают - [53]

— Меня? — приподнято переспросила я.

— Тебя-тебя, — вступила Оливия. В холодном, как будто больничном, свете ее нос казался засиженным мухами. — Ты сегодня… кхм… занята?

«Для вас — конечно, нет», — пронеслось у меня в голове.

— Мы с мамой собирались в магазин. Но я могу перенести.

— Не стоит. — Оливия нервно взглянула на Хилари. — Не переживай, значит, в другой раз.

Она отвернулась и направилась к выходу. Я запаниковала.

— Серьезно, я могу все отменить, — крикнула я вдогонку. — Просто договорюсь с мамой на другой день.

— Не переживай, Тиф, — бросила Хилари, показав мне свой самурайский профиль. В ее инопланетных глазах мелькнуло что-то похожее на жалость. — В другой раз.

Они поспешили прочь. Черт. Черт! Не надо было так напирать. Я их спугнула. Спешно одевшись, я с ожесточением принялась расчесывать мокрые волосы.

В ожидании мамы я уселась на обочину. Внезапно к моим ногам упал рюкзак Артура, а следом за ним тяжело присел рядом и сам Артур.

— Здоров, — сказал он.

— Привет, — смущенно ответила я. Мы уже давно не разговаривали.

— Ты как? Держишься?

Я искренне кивнула. Внезапная встреча с Оливией и Хилари вдохнула в меня надежду.

— Точно? — Артур прищурился на солнце через основательно и будто бы нарочно захватанные стекла очков. — Потому что ходят слухи.

— Какие слухи? — спросила я, повернув к нему голову.

— Ну, какие, — пожал он плечами. — Вся школа жужжит о пьянке у Дина. О том, как тебя валял Пейтон. И Лиам. И Дин.

— Спасибо, что никого не забыл, — буркнула я.

— И про утреннюю таблетку тоже всем известно, — прибавил он.

— Господи Иисусе, — вздохнула я.

— А еще все считают, что ты подложила свинью Оливии, потому что приревновала к ней Лиама.

— Серьезно? — Я повесила голову между коленями. Мокрые волосы змеями обвили мои руки.

— А это правда? — спросил Артур.

— А никому не интересно, откуда взялось вот это? — И я ткнула пальцем в расцарапанную щеку — после душа я даже не стала замазывать ссадину тональным кремом.

— Упала? — дернул плечом Артур.

— Ага, — фыркнула я. — А Дин меня подхватил.

На площадку вплыл мамин красный «бумер». Он торчал, как перст, в окружении солидных черных и серебристых джипов и седанов. Мать Тифани Фанелли водит красный «БМВ», как заправская шлюха, как же иначе, ведь блядство у нее в крови.

— Мне пора, — бросила я.

Следующее утро выдалось ясным и морозным. Осень развернулась во всю силу, и я с радостью надела новый черный бушлат, который мы купили накануне. Правда, на него не было скидки, но маме так понравилось, как элегантно он на мне сидит, что она не стала раздумывать. У нее не хватило наличных, и часть покупки она оплатила кредитной картой, велев ни слова не говорить папочке. Я передергивалась каждый раз, когда она называла его «папочкой».

По дороге в школу меня переполняли радужные надежды на то, что Хилари и Оливия все-таки не списали меня в утиль. Я выглядела «элегантно», и в воздухе витало что-то многообещающее.

Очутившись в стенах школы, я ощутила какую-то незримую пульсацию. В коридорах царило небывалое оживление. Возле дверей в комнату отдыха, предназначенную только для «начинашек» и старшеклассников, собралась толпа, состоявшая в основном из учеников средних классов, вход которым был заказан. Все они вытягивали шеи, силясь что-то разглядеть.

Толпа расступилась передо мной, как при замедленной съемке.

— О боже, — ахнула Элисон Кэлхоун, моя одногодка, которая в первый день встретила меня ледяным презрением, но, заметив меня в компании Хилари и Оливии, стала целовать мне зад. Она злорадно прыснула в кулак.

У дверей в комнату отдыха мне стало ясно, из-за чего весь сыр-бор: на настенной доске объявлений болтались мои шорты, те самые, в которых я бегала вчера на тренировке, а над ними висел листок с надписью и кучей ошибок: «Нюхни шлюшку (асторожно: ваняет!)» Яркие округлые буквы, написанные от руки — такими обычно пишут приглашения на благотворительную ярмарку. Явно девчоночий почерк. Припомнив, как странно вели себя в раздевалке Хилари и Оливия, я содрогнулась от догадки.

Я выбралась из толпы все по тому же оставленному для меня проходу, вошла в туалет и заперлась в кабинке. Вчера у меня начались месячные, и я страшно обрадовалась: значит, таблетка сработала. После тренировки я заметила на шортах бурые пятна. Пропотевшие, выпачканные менструальной кровью шорты, должно быть, выглядели и пахли просто отвратительно. Я так поразилась неожиданному появлению ХО-телок в раздевалке, что не проверила, сунула ли шорты в рюкзак.

Дверь в туалет распахнулась, и до меня долетел обрывок фразы:

— …так ей и надо.

— Послушай, тебе не кажется, что это слегка перебор? — возразил другой голос.

Я бесшумно взобралась с ногами на унитаз.

— Дин перегибает палку, — продолжал тот же голос. — Сегодня это смешно, а завтра она будет валяться в реанимации, как Бен.

— Бен не виноват, что он голубой, — возразил первый голос. — А она сама виновата, что ее держат за шлюху.

Второй голос хихикнул. Я едва сдержалась, чтобы не всхлипнуть. Зашумела вода, зашуршали бумажные полотенца. Дверь распахнулась и закрылась. Наступила тишина.

Я никогда не прогуливала школу. Монахини так крепко вдолбили в меня христианское смирение, что даже сегодня я не могу сказаться больной на работе. Но тот день выбил меня из колеи, вкатав в асфальт всегдашний страх ослушаться. У меня сперло дыхание от обрушившегося унижения. Без конца теребя пальцами прядь волос («стереотипное поведение с целью самоуспокоения», — сказал бы специалист по языку тела), я дождалась звонка на урок, обождала еще минут пять, чтобы не наткнуться в коридоре на опоздавших, и быстро вышла из туалета, направившись к черному входу. Я собиралась доехать на поезде до Тридцатой улицы и целый день бродить по городу. На середине парковки меня окликнули. Это был Артур.