Счастливы по-своему - [3]

— Я не могу, Степа, — произнесла жена с какой-то кривой улыбкой.

— Да-да-да, — сказал Яся.

Степа подхватил его на руки и подошел к жене, обнял ее другой рукой так, чтобы они прижались все трое друг к другу.

— Ты прямо расстроилась? Взяла и расстроилась? Воробей мой любимый… Все наладится. Не раскисай. Ой-ей-ей. Что делать? Хочет на работу жена. Хорошо-хорошо. Пойдешь на работу. Я же не в смысле, мм, я в смысле… Ладно, на работу. Подумаешь, попозже на пару недель. Все наладится. Ты отсмотришь еще пятнадцать нянь, да, найдешь Гулю получше этой. Подождет тебя твой музей. Неделю, месяц, сколько надо, подождет. Побудешь еще чуток с Быстрым, — говорил он ей на ухо.

Степа передал сына Юле на руки, она взяла его заторможенно. Яся уронил маме на хлопковую блузку комочек каши.

— Степаныч, береги маму! Юль, я одеваюсь и на работу. Я вам позвоню еще.

— Позвонишь нам? — У Юли вспыхнули глаза.

Она вытянулась в струну, сжав кулачки, и стиснула губы так плотно, что те побелели. Степа и шага сделать не успел, как она вцепилась в него и сгрузила сына оторопевшему мужу в руки.

— Это я пойду на работу, — отчеканила Юля. — А ты останешься, ты будешь искать няню, отсмотришь еще пятнадцать, найдешь Гулю получше. Подождет тебя твое агентство пару недель. А я пойду на работу!

Степа был в изумлении: Юля никогда так с ним не говорила! Что случилось с его нежной и мягкой женой?

— Извини, извини… что?

Степа медленно спустил с рук сына.

Юля схватила сумку, зеленый жакет и направилась к выходу. У двери она обернулась.

— Я сидела с Ясей девять месяцев. Теперь ты с ним посидишь пару недель. Пока не найдем няню. Завтрак он съел, на столе обед и все инструкции.

Жена зыркнула на Степу огненными, непривычными глазами и вылетела за дверь.

— Нет, погоди! — вскричал Степа.

Кинуться за ней ему помешал грохот. Озадаченный Яся сидел, держа в руке скатерть с обеденного стола. Впервые отколол такой фокус. По полу с дребезгом катилась чудом уцелевшая ваза, извергнув из себя воду и ветки сирени; белая, в муку смолотая каша рассыпалась длинным мазком по доскам и коврику; горкой синели черепки чашки; серебряные ложечки разлетелись; листки «что есть, где какать» легли веером, а из разбившейся банки вытекал прозрачный на темном полу мед.

Яся потянулся к меду, к воздетым вверх осколкам стекла. Степа коршуном сдернул его с пола, и сын, расстроившись, заорал.

— Ексель-пиксель! Ох, Степаныч… Ох, бедный-бедный. Ничего, сейчас маму догоним, мама тебя утешит.

Степа все еще был в домашних бермудах и футболке, но переодеваться не было времени. С Ясей на руках он выбежал во двор. Первый взгляд упал на «девятку». Возиться с зажиганием? Не сейчас. Да и не надо, не могла Юля далеко уйти. Степа вернулся в дом, вытащил с холодной веранды коляску. Он усадил, пристегнул сына и уже готов был помчаться, как ощутил прохладный ветерок… Май-месяц, плюс семнадцать, не больше. Яся в коляске поднес ко рту голую ногу. Степа ругнулся, снова вбежал в дом и схватил первое, что попалось на глаза, — цветастый павлопосадский платок. Он укутал Яську прямо в коляске, как мог, и теперь выкатился с ним за калитку.

Частный дом (точнее, полдома), в котором жил Степа, помещался на улице Гороховой — тихой зеленой улочке. Как горошины в стручке, в ней вместились два ряда одноэтажных, редко двухэтажных домов. Некоторые из них были построены лет шестьдесят назад, после войны, а какие-то — и сто лет назад. Крашенные в вишневый, голубой, серый, желтый цвет домики выглядывали из-за заборов, из-за кустов малины и жасмина, из-за кудлатых грушевых и яблоневых деревьев. На тропинке клевали жучков две курицы, по асфальтовой дороге ехал мужик на велосипеде. Юли, конечно, уже не было видно.

Степа побежал с коляской налево. Дорога к музею Юли простая — по Гороховой налево, на улицу Льва Толстого, а по ней до проспекта.

Заложив лихой вираж коляской на углу, он свернул на Льва Толстого. Юли и тут было не видать, но, наверное, она ушла дальше, сейчас догоним… Льва Толстого была довольно широкой двухполосной улицей с несколькими перекрестками. Приговаривая Ясе «сейчас-сейчас», Степа добежал до следующего перекрестка. Пришлось подождать, пока проедет вереница длинных темных машин-катафалков.

В появлении катафалков не было ничего удивительного, так как порядочная часть Льва Толстого граничила со старым кладбищем, на котором начали хоронить еще триста лет назад, а сейчас время от времени подхоранивали наиболее удачливых покойников на участки к родственникам.

Степа с Ясей перелетели перекресток — литые пластиковые колеса коляски прогрохотали на бордюрах, и Яся довольно взвизгнул — и помчались вдоль кирпичной, крашенной в красный и выцветшей до розового кладбищенской стены. Столетние тополя лили из-за стены густую прохладную тень на головы прохожих. На правой стороне улицы деревянные домики сменились солидными зданиями в три и четыре этажа.

Впереди тротуар перегородила похоронная процессия — в ворота кладбища вносили гроб, щедро украшенный растрепанными цветами; наверное, несли отпевать в Вознесенскую церковь — бело-голубой одноглавый храм, стоявший на старом кладбище недалеко от входа, звон от его колокольни легко долетал до Степиного дома.