Счастливцы с острова отчаяния - [36]

Тристан — это отныне лишь объект научного эксперимента! Целых семь недель Джосс возил этих милых, но ничего не понимающих, равнодушных ко всему, кроме своих приборов, людей, которые приходили в бурный восторг, найдя какой-либо необычный камень или безымянное растеньице. Эти связанные со столькими воспоминаниями земли, камни, скалы теперь были всего-навсего базальтом, андезитом, фонолитом, трахтом, туфом или вулканическими лавами. Туесок теперь назывался «поа»; большая трава — «спартина»; радость детей, красные ягоды «кондитерки» — «нертера»; «дерево островов» — «филика»; гигантская водоросль — макроцистис. Больше никаких других проблем, кроме гигрометрии, плювиометрии, магнитометрии. Разумеется, случалось, что буря иногда выводила из полного равнодушия метеоролога, который, не веря своим глазам, кричал:

— Шестьдесят пять узлов! Это предел шкалы Бофорта. Неужели вы жили здесь?

Вновь образовавшийся, но вскоре после того, как он поработал словно выходной клапан, успокоившийся кратер интересовал их меньше, чем эти «рекордные» штормовые ветры. Изредка они, разинув рты, слушали Джосса, который рассказывал памятные всем тристанцам истории об ураганах. А затем геология, зоология, ботаника вновь спокойно вступали в свои права. Джоссу ничуть не нравилось подползать к кратеру, чтобы брать для анализа пробы выбрасываемых из щелей газов. Развлечением скорее было кольцевание птиц: только Ульрик и Джосс умели ловить птиц, приносить их, трепещущих в облаке перьев, специалистам, которые записывали дату поимки, надевали кольца и нежными глазами смотрели, как улетает это «жаркое», повторяя десятки раз на дню:

— Ни одного rail… Какая досада! Похоже, что эти редчайшие бескрылые выродились.

Но глаза специалистов говорили: это вы их съели. Действительно жаль! А Джосс сердился на специалистов за то, что они жалели птиц, а не людей.

* * *

И теперь он стоит здесь, сжимаемый в объятьях друзьями, которые удивлены тем, что ничего не знали о его возвращении. Неужели они забыли, что письмо с Тристана идет месяцами и что самолет из Кейптауна летит быстрее? Вернувшись на день раньше, Ульрик и Джосс не могли отказать себе в удовольствии преподнести своим сюрприз. Они, голосуя ночью на шоссе, за три часа добрались до Саутхемптона, а потом, перебравшись первым рейсом через залив на пароме, с наслаждением дошагали до лагеря в это прохладное утро. После первых объятий им, разумеется, уже было не до веселья. Они знают, что видели на острове и что совсем не забава об этом рассказывать.

Миссис Гринвуд, которая не должна была находиться в лагере — ее явно предупредили об их приезде по телефону, — без сомнения, оказалась права в своем беспокойстве. Она прекрасно слышит, как и Джосс, гудение двух сотен голосов: «Раз они там были, раз они могли там жить, раз они вернулись невредимыми… Значит?» Для нее все ясно. Подопечные ее «включаются» в местную жизнь; образуются смешанные пары; они усваивают здешние привычки; тоска по родине должна пройти, а «наши милые тристанцы» привыкнут к доброй английской жизни, которая так сильно отличается от жизни на затерянной в океане скале.

— Лишь бы эти парни не вскружили им головы! — шепчет она на ухо Абелю, отцу Поля, а также двух девушек, которых она имеет все основания считать обращенными в веру графства Хэмпшир.

Но неловкость Джосса, которого окликают со всех сторон, и прячущегося за спину товарища Ульрика несколько успокаивает ее. Во всяком случае, научный доклад — при необходимости — все поставит на свои места. Южноафриканское радио, как утверждает врач, который слышал его сегодня, говорило о «неудаче» экспедиции на Тристан. Миссис Гринвуд подходит ближе к толпе и, сложив рупором руки, старается перекричать ее шум:

— Я думаю, парням лучше всего встать на стол и ответить на вопросы.

* * *

И вот Джосс, опустив руки, топчется на этой «эстраде». Ульрик отказался влезть на стол. У него нет ни желания, ни таланта, которые делают человека трибуном. Старики и старухи сидят, все остальные стоят, окружая ядро вновь как-то инстинктивно образовавшегося совета острова. Головы подняты, а рты закрыты: болтуны словно языки прикусили.

Первым спрашивает Уолтер:

— У вас там были шторма?

— Всего понемногу, как обычно.

— Вы жили в деревне?

— Нет, возле картофельных полей.

— Почему? Вулкан все еще плюется?

— Нет, он почти утих, но мог снова взяться за свое.

Долгий невнятный ропот. Во время этого короткого расспроса Уолтер подошел поближе к столу. Голос его делается серьезнее, когда он спрашивает:

— Большие ли разрушения?

Джосс, смотревший себе под ноги, поднимает голову:

— На востоке разрушено почти все. Нет больше ни причала, ни пляжа, ни консервного завода, ни радиостанции. Все, по самую антенну, залито лавой.

В ответ — ни слова.

— И потом, — скороговоркой продолжает Джосс, — должен также сказать, не осталось ни баранов, ни кошек, ни птицы. Собаки набрасываются даже на пингвинов. Уцелел лишь рогатый скот, но он одичал и разоряет поля. Всюду кишат крысы: они сожрали у меня рюкзак и ботинки. Полный разгром…

Симон, как школьник, поднимает руку:

— А баркасы?

— С ними все в порядке, — живо отвечает Джосс, обрадовавшись, что может сообщить своим утешительную подробность. — Моряки с «Леопарда» вытащили их на берег и опрокинули вверх дном.