Счастливцы - [3]

Удовлетворить всех он, к сожалению, не мог: наследников было пятеро, и он мог распоряжаться по своему усмотрению лишь пятой частью наследства.

Вскоре в городке стало известно, что дон Артуро Филомарино, обсуждая в конторе адвоката с другими наследниками вопрос о бесчисленных векселях, не согласился на предложение своих зятьев поручить ликвидацию векселей общему доверенному лицу; предполагалось, что лицо это, проявляя человечность в отношении должников, предоставит им право отсрочки и возобновления векселей с уплатой скромных пяти процентов, в то время как покойный никогда не взимал менее двадцати четырех процентов. Это обстоятельство еще больше укрепило всех должников в надежде, что молодой священник, как и подобает истинному христианину и достойному служителю церкви, не только не станет требовать процентов с тех, чьи векселя, по счастью, попадут ему в руки, но, быть может, даже полностью простит и самый долг.

И снова потянулись люди к дому Артуро Филомарино. Все молили, все заклинали его осчастливить их, то и дело попадались ему на глаза, горько стеная и жалуясь на свою печальную судьбу.

Дон Артуро буквально не знал, как ему от них избавиться; от постоянного насвистывания у него немели губы; его столь яростно осаждали, что он не мог улучить ни минуты, чтобы побывать у монсиньора Ландолины и испросить у него совета, и молодому человеку казалось, что пройдет бесконечно много времени, прежде чем он сможет возвратиться в Рим, к своим книгам. Дон Артуро интересовался только своими занятиями — то был, как говорится, человек не от мира сего.

Наконец трудный раздел множества векселей был закончен, и в руках молодого человека оказалась целая пачка долговых обязательств; тогда, даже не взглянув, кем они выданы, чтобы не жалеть тех должников, которые обманулись в своих надеждах, даже не подсчитав, на какую сумму были эти векселя, он направился в монастырский приют, готовый целиком и полностью подчиниться решению монсиньора Ландолины.

Совет духовника станет для него законом.

Здание воспитательного приюта высилось на холме; это было большое, квадратное, мрачное с виду строение, обветшавшее от времени и непогоды, но внутри оно было светлое и просторное.

Тут были собраны несчастные сироты и незаконнорожденные дети со всей провинции в возрасте от шести до девятнадцати лет, которых обучали грамоте и различным ремеслам. Дисциплина в приюте была суровая, особенно при монсиньоре Ландолине, и когда несчастные воспитанники утром и вечером под звуки органа читали нараспев молитвы в небольшой приютской церкви, в голосах их звучали слезы, и прохожим эти звуки, доносившиеся из мрачного здания, высоко над городом, казались жалобой заключенных.

Внешность монсиньора Ландолины ничем не выдавала в нем сильного, властолюбивого, сурового и деятельного человека.

То был долговязый, тощий священник, казавшийся почти прозрачным; можно было подумать, что яркий свет в его сверкавшей белизной комнатке не только лишил красок, но даже иссушил его; худые дрожащие руки старика походили на восковые, а веки светлых продолговатых глаз были тоньше, чем кожура у луковицы. Говорил он дребезжащим тусклым голосом, а на вечно поджатых бесцветных губах, на которых постоянно пенилась слюна, играла лицемерная улыбка.

— О Артуро! — проговорил он при виде юноши. А когда тот, плача, припал к его груди, старик продолжал: — Да, да! Великое горе. Но все к лучшему, мальчик мой! Слов нет, большое горе. Однако возблагодари за него господа! Ты знаешь, как я смотрю на глупцов, которые боятся страданий. Горе спасет тебя, сын мой! А твой удел таков, что тебе придется много, много страдать, помышляя о своем отце, об этом несчастном грешнике, который сотворил столько зла! Да будет твоей власяницей, сын мой, память о нем. Скажи-ка, а эта женщина все еще в твоем доме?

— Она завтра уезжает, монсиньор, — поторопился ответить дон Артуро, вытирая слезы. — Ей надо было собрать вещи…

— Отлично, отлично, чем скорее, тем лучше. Что ты хотел сообщить мне, сын мой?

Дон Артуро извлек на свет божий пачку векселей и принялся торопливо рассказывать о своих спорах с родными, о визитах и горьких жалобах несчастных должников. Но как только взгляд монсиньора Ландолины упал на векселя, он отшатнулся и судорожно задвигал всеми пальцами своих тонких, прозрачных рук, словно то были не долговые обязательства, а орудия дьявола или непристойные картинки и он боялся обжечься, даже не прикасаясь к ним, при одном только взгляде на эти греховные бумаги. Обратившись к Филомарино, который держал их на коленях, он простонал:

— Не держи их на рясе, сын мой, не держи их на рясе…

Дон Артуро собрался было положить векселя рядом на стул.

— Да нет же, нет… Бога ради, куда ты кладешь их? Выпусти их из рук, сын мой, выпусти их из рук…

— Но куда мне их деть? — испуганно спросил оробевший и растерявшийся дон Артуро; теперь он также с отвращением взирал на векселя, держа их двумя пальцами вытянутой руки, словно они внушали ему непреодолимое омерзение.

— Наземь, наземь, — завопил монсиньор Ландолина. — Неужели ты не понимаешь, возлюбленный сын мой, что священник…