Счастливчик Пер - [54]

Впрочем, долго раздумывать ему не пришлось, ибо из соседней комнаты вышла дама высокого роста и направилась к нему.

Назвать её молодой было нельзя, красивой — тем более. Увядшее лицо, нос подозрительно красноват. Черное, без всякой отделки платье тоже показалось Перу простеньким, почти бедным. И в то же время ни на секунду нельзя было усомниться, что эта женщина принадлежит к высшему свету. Во всей фигуре, в осанке, в каждом жесте, в том, как она подала ему руку и поблагодарила за приход, — словом, во всём была та тонкая обходительность и такт, которые не купишь ни за какие деньги и которые даются лишь в удел подлинной, родовой знати.

— Милый господин Сидениус, надеюсь вы не очень удивлены тем, что я захотела увидеть вас и побеседовать с вами, — так начала баронесса, когда оба они уселись друг против друга в красные плюшевые кресла. Вы ведь были до самого конца доверенным лицом и другом моего дорогого покойного брата. Вы, вероятно, и приняли его последний вздох…

Только тут Пер сообразил, в чём дело. Он вспомнил, как адвокат и душеприказчик Ниргора рассказывал, что у покойного остались две сестры, одна из которых замужем за богатым шведским помещиком.

А баронесса тем временем продолжала:

— Меня давно уже мучило желание познакомиться с тем человеком, к которому был так привязан мой единственный брат и в котором возродилась его молодость, как он сам писал в письме, где изъявлял свою последнюю волю. Но продолжительная болезнь моего возлюбленного супруга приковывала меня к дому. Мне не довелось даже проводить моего дорогого брата в последний путь.

Несколько необычная манера выражаться и странное подёргивание лица убедили Пера, что перед ним особа в высшей степени нервная. После слов «в последний путь» баронесса залилась слезами и несколько минут молчала, прижимая к глазам кружевной платочек.

Перу стало как-то не по себе, и он не прерывал молчания. Он до сих пор не мог избавиться от чувства неловкости, когда ему напоминали о его отношениях с эксцентричным самоубийцей.

— Да, мне на долю выпало немало горя, — продолжала баронесса, чуть успокоившись, — а потому не мешайте мне плакать… Вы уже, вероятно, слышали, что бог призвал к себе моего благородного супруга и оставил меня одну на белом свете.

Пер счёл уместным выразить своё глубочайшее сочувствие наклоном головы.

— Так знайте же, господин Сидениус, что я неоднократно собиралась написать вам не только от своего имени, но и от имени моей сестры, дабы вы не подумали, будто ваша судьба нам безразлична. Но у меня как-то всё не хватало духу. Да и вам вряд ли показалось бы приятно переписываться с совершенно посторонней и безразличной вам женщиной.

Пер поторопился пробормотать какие-то невнятные возражения.

— Да, да… и по правде говоря, я и сегодня не докучала бы вам своим визитом, если бы… ничего не поделаешь, я должна это сказать… если бы, придя на кладбище, не увидела прекрасные, свежие цветы на могиле моего брата. Я сразу догадалась, кто мог так трогательно почтить годовщину его смерти, и мной овладело неодолимое желание лично повидать вас и выразить вам свою благодарность за то, что вы с такой преданной и — если мне будет позволено так выразиться сыновней любовью храните память о моём несчастном брате.

Залившись краской, Пер опустил глаза. В тайниках сознания промелькнула мысль о фру Энгельгард. Сам он не имел даже представления о том, где похоронен Ниргор.

— А теперь дайте мне как следует вас разглядеть. — Баронессе всё больше и больше нравился этот молчаливый и стеснительный молодой человек, который стыдился своих благородных поступков. — Какой у вас цветущий вид! Вы, я вижу, не из тех современных молодых людей, которые легкомысленно прожигают молодость. Вам сколько лет?

— Двадцать три.

— Господи, как вы ещё молоды!.. Дай вам бог всяческого благополучия! Я знаю, в жизни вам пришлось нелегко. Брат мне писал. Вы рано лишились матери. А отца… отца вы вообще не знали.

Плюшевое сиденье жгло Пера. Он поспешил уйти от опасной темы.

— Вы здесь проездом, баронесса?

— Увы, проездом! Я приехала вчера вечером и, если бог даст, завтра уеду. Я еду к своей сестре, супруге гофегермейстера фон Прангена. Последние годы, как вам должно быть известно, она по состоянию здоровья жила на юге. Подумайте, я её не видела больше двух лет, а ведь мы все трое просто не могли обойтись друг без друга. Много лет подряд я знала одно только горе: необходимость жить вдали от моей дорогой родины. С Александром было то же самое. Он всю любовь своего щедрого, привязчивого сердца отдавал родине. Вы, должно быть, слышали, господин Сидениус, что его королевское высочество принц Уэльский в свое время изволил заинтересовать собой моего брата и даже предложил ему место в нашем лондонском посольстве. Сами понимаете, что при такой протекции перед Александром открывалась блестящая карьера. Но, несмотря на всю заманчивость предложения, брат его не принял. Моя досточтимая матушка жила тогда в Копенгагене, сестра была ещё не замужем… Александр всей душой любил Копенгаген и боготворил родной дом. Он просто не мог жить вдали от знакомых мест. Я думаю даже, что мрачные настроения возникли у него именно тогда, когда скончалась матушка и он остался наедине с прошлым. У него и здоровье испортилось в последнее время. Но при всём том… понять не могу, как он мог на это решиться!