Счастливчик Пер - [44]

Пер всё ещё колебался. Он понимал, что, сказав «нет», навсегда расстанется с Франциской. При этой мысли сердце у него больно сжалось. Он представил себе, как она сейчас в страхе и тревоге бродит по дому, ожидая решения своей судьбы. Мелькнуло даже искушение отбросить все горделивые, несбыточные мечты, удержать ту единственно верную махонькую синичку, которая сама даётся в руки, и выкинуть из головы золотых журавлей в небе. Но снова лысая голова Ниргора возникла перед ним. И тогда он выпрямился и решительно сказал «нет».

Тут разыгралась сцена, о которой Пер даже много лет спустя не мог вспоминать без чувства мучительного стыда. Засунув руки в карманы, старый Якобеус сделал два тяжелых шага и вплотную подступил к нему, щекоча его лицо своей седой бородой. И этот чужой человек обозвал Пера наглецом, разбойником и бродягой, а потом сказал, что если Пер хоть раз посмеет сунуться к его племяннице, то будет избит и вышвырнут из Нюбодера, как шелудивый пёс.

Пер побелел от гнева, но не шелохнулся, не промолвил ни слова. Не угрозы сковали его язык. Ему уже случалось на своём веку иметь дело с чужими кулаками, и когда он увидел, как Якобеус приближается к нему, он сперва решил схватить его за глотку и прижать к стене, покуда тот не уймётся. Но когда он взглянул в бледное, искаженное лицо с дрожащими губами, лицо, яснее всяких слов говорившее, как тяжело переносит старик эту историю, как он удручён и обижен, — в глубине его души шевельнулось чувство вины, удержавшее его руку и сомкнувшее уста.

Уже потом, когда господин Якобеус ушёл, Пер спросил себя, в чём он, собственно, провинился. Он ведь не желал Франциске зла. Знай он с самого начала, что между ними вспыхнет такая любовь, он бы и не подошёл к ней; но даже и теперь он не злоупотреблял её доверием. Те несколько невинных поцелуев, которыми они обменивались, её запятнать не могут. Так что же, собственно, случилось?

Просто совесть, пресловутая совесть снова подвела его — то неуловимое, призрачное нечто, которое внезапно подносит к твоему лицу кривое зеркало, и ты видишь себя изуродованным до отвращения. А он-то думал, будто счастливо избавился от всех и всяческих наростов на душе, от всех искривлений! И вот полюбуйтесь, стоит теперь пристыженным глупцом. Это разочарование было всего сильней и почти заглушало мысли о Франциске и о разлуке с ней.

К тому же угрозы господина Якобеуса, как выяснилось, были совершенно излишни. Через день Франциска по собственному желанию уехала домой, на Фюн. А ещё два дня спустя Пер получил с утренней почтой безделушки, которые он когда-то подарил ей. Она отослала всё, не приписав ни единой строчки, ни единого слова, не говоря уж об упрёках; зато каждая вещичка в отдельности была бережно обёрнута розовой папиросной бумагой. И тут, разглядывая присланное, Пер испытал новое унижение: у него увлажнились глаза. С этим ничего нельзя было поделать, и, не поторопись он засунуть сувениры в ящик комода, он бы совсем осрамился и попросту заплакал бы.

И снова счастье улыбнулось ему.

Через несколько дней произошло событие, которое не только заставило его забыть о безжалостном изгнании из райских садов любви, но и показалось ему знамением благосклонной судьбы, наградой за проявленную стойкость. Очень долго барахтался он в мёртвой зыби, дожидаясь попутного ветра, чтобы пуститься в чудесное плавание по жизни, и вот теперь вокруг него разразилась такая буря, которая вынесла его прямо в открытое море.

* * *

Незадолго до описываемого времени работа над проектом достигла такой стадии, когда его, по мнению Пера, можно было вторично вынести на суд какого-нибудь авторитетного лица. Теперь он обратился к председателю инженерного общества, инженер-полковнику в отставке, о котором отзывались как о человеке беспристрастном, очень сведущем в технике и к тому же чрезвычайно влиятельном, ибо, помимо прочих обязанностей, он состоял ещё главным редактором весьма почтенного ежемесячного журнала, издаваемого обществом. Пер послал ему свои чертежи с объяснительным письмом и подписался: «П. Сидениус, инженер». В письме он давал сжатое изложение своих идей и выражал уверенность, что полковник признает всю значительность изложенного и порекомендует статью о проекте к опубликованию в возглавляемом им журнале.

Недели две он дожидался ответа, потом потерял всякую надежду. Но тут как раз пришло письмо от полковника, где тот сообщал, что с «особым интересом» рассмотрел проект и просит при случае зайти к нему в приёмные часы, захватив с собой подробные расчёты, чтобы можно было переговорить обо всём более детально.

Пробежав глазами это послание, Пер постучал костяшками пальцев по потолку. Это был сигнал для Трине спуститься вниз.

— Зови стариков! — приказал он, после чего извлёк со дна платяного шкафа бутылку с остатками шведского пунша, выстроил рядышком на столе три стакана и наполнил их.

— Что случилось? — спросила мадам Олуфсен и просунула в дверь увенчанную папильотками голову, а боцман тем временем тяжело спускался по лестнице.

— Новости, мадам Олуфсен, большие новости! Поздравьте меня!

— Боже милостивый, уж не обручились ли вы, господин Сидениус?