Счастливая - [20]

Мы с матерью пробились к общежитию сестры и припарковались.

Подъехавший через минуту отец тоже сумел остановиться поблизости. Я осталась в машине. Мама, пытаясь скрыть очередной «глюк», расхаживала по тротуару.

До меня донеслись отцовские слова, прерванные маминым многозначительным взглядом:

— Ты видела этих скотов, которые отираются у каждого столба и…

Мать стрельнула глазами в мою сторону.

— Тише, Бад, — шепнула она.

Отец подошел ко мне и наклонился к окну:

— Как доехала, Элис?

— Нормально, папа, — ответила я.

Он раскраснелся и вспотел. Беспомощный. Напуганный. Никогда раньше я не слышала, чтобы он так огульно клеймил черных или другие меньшинства.

Папа отправился сообщить сестре, что мы приехали. Я ждала в машине вместе с подсевшей ко мне матерью. Мы молчали. Я наблюдала за прощальной суетой. Студенты заталкивали свои пожитки в большие брезентовые цилиндры, похожие на почтовые мешки. Их можно было катить по асфальту прямо к родительским машинам. Знакомые семьи приветствовали друг друга. На вытоптанном клочке газона двое парней перебрасывались летающей тарелкой «фрисби». Из окон общежития сестры неслась оглушительная музыка. В воздухе витал дух свободы и раскрепощенности; по кампусу эпидемией распространялось лето.

Вскоре появилась моя сестра. Я заметила, как она выходит из дверей, примерно в сотне футов от машины, и уже не сводила с нее глаз. На таком же расстоянии от меня был насильник, когда крикнул: «Эй, крошка! Тебя как звать-то?»

Помню, как она наклонилась, заглядывая в машину.

— Что у тебя с лицом! — вырвалось у нее. — Как ты?

— Как видишь, изрядно потрудилась, чтобы отравить тебе настроение, — отшутилась я.

— Что ты, в самом деле, Элис, — упрекнул отец, — у тебя всего-навсего спросили, как ты себя чувствуешь.

— Хочу вылезти из машины, — заявила я матери. — А то сижу как дура.

Мои родные пришли в замешательство, но я, ступив на тротуар, выпрямилась в полый рост и выразила желание пройтись по общежитию, увидеть комнату Мэри, помочь в сборах.

Синяки у меня на лице не так уж бросались в глаза. Если не приглядываться. Однако на пути к общежитию встречные вначале просто скользили взглядом по нашей семье — совершенно заурядной: мать, отец, две дочери, а потом неизменно задерживали взгляд на мне, отмечая нечто подозрительное. Заплывший глаз, порезы на щеке и на носу, припухшие губы, расцветающие лиловым кровоподтеки. Пристальных взглядов становилось все больше, я ощущала их кожей, но шла вперед как ни в чем не бывало. Видные собой парни и девушки из элитарного университета, умные и наглые, окружали меня со всех сторон. Я твердила себе, что держу марку ради близких, которые еще не научились жить с этим грузом. Но вместе с тем и ради самой себя. Мы вошли в лифт, и мне с лихвой хватило времени, чтобы изучить выразительные граффити.

В тот год одна девушка подверглась групповому изнасилованию в компании студентов. Она пожаловалась ректору и подала в суд. Хотела призвать негодяев к ответу. Но те, заручившись поддержкой престижного университетского объединения, сделали невозможным ее дальнейшее пребывание на факультете. Она вынуждена была отчислиться задолго до нашего приезда в кампус. На стенке лифта остался сделанный шариковой ручкой похабный рисунок, изображавший девушку с широко раздвинутыми ногами, а рядом — очередь из мужских фигур. Надпись гласила: «Марси дает всем».

Вместе с нами в лифт втиснулись студенты, которые поднимались к себе за очередной порцией багажа. Прижатая к боковой стенке, я упиралась взглядом в изображение Марси. В голове вертелось: где же она теперь, что с ней стало?

Как держались в тот день мои родные — припоминаю весьма смутно. Я бодрилась изо всех сил, полагая, что за это меня и любят. Но время от времени какие-то впечатления выбивали меня из колеи. Сначала чернокожий парень из западного предместья Филадельфии, сидевший на корточках у кирпичной стены, потом красавчики студенты, бросавшие «фрисби»: летающая тарелка оранжевым диском взвилась вверх по дуге и шлепнулась мне под ноги. Один из игроков поспешил ее поднять. Распрямившись, он оказался со мной лицом к лицу.

— Ни фига себе, — вырвалось у него.

Он даже забыл про игру.

Ну и ладно; в конце-то концов, самое главное — это твои родные. Вот сестра: сейчас она тебе покажет свою комнату в общежитии. Вот мать: пытается совладать с нервами. Вот отец: сейчас он во власти заблуждений, но потом надо будет его просветить — придется взвалить на себя и этот груз. Начинаешь себя убеждать: не зацикливайся на чернухе. Иначе просто рухнешь оземь средь бела дня, на погляденье этим красавчикам, в том самом месте, где, по слухам, Марси давала всем.

Домой мы возвращались уже вчетвером. На этот раз я ехала с отцом. Теперь-то мне ясно: по дороге мать наверняка рассказала сестре все, что знала сама; они собирались с духом, готовясь к предстоящим испытаниям.

Мэри внесла в дом самое необходимое и поднялась к себе в спальню, чтобы распаковать вещи. Предполагалось, что мы перекусим без затей, «чем Бог послал», как выражалась мама, после чего отец удалится к себе в кабинет поработать, а мне представится возможность побыть с сестрой.