Счастлив как бог во Франции - [24]

У подводника, обосновавшегося возле стойки, был взгляд человека, не раз смотревшего в глаза смерти при экстренном погружении. В этом взгляде навсегда запечатлелся инстинктивный ужас перед морской бездной. Позднее я узнал, что это старший механик, что его зовут Вольфганг и что он считается лучшим механиком подводных лодок не только на этой базе, но и во всем германском флоте. Этот человек мог отремонтировать дизель в любом состоянии и на любой глубине. Товарищи высоко ценили его и старались сберечь любой ценой, насколько это было возможно. С его появлением бар наполнялся едким запахом машинного масла. Он казался немного смешным с его редкими желтыми зубами и голубыми глазами под кустистыми бровями, похожими на китайские шапочки. Сидя в одиночестве и осушая одну кружку пива за другой, он отвечал обращавшимся к нему товарищам ворчанием пещерного человека.

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что в небольшом коллективе подводников существуют свои законы, что его члены живут в небольшом замкнутом мирке, далеком от остальной воюющей Германии и ее солдат на суше, умирающих самым примитивным образом. У этих подводных солдат, прекрасно представляющих, что их шансы на выживание сокращаются с каждым днем, в глазах постоянно читалась покорность судьбе, словно у гладиаторов, которых ждет неизбежная и скорая смерть. Сегодня я не могу не признать, что отношения Динозавра с подчиненными были преисполнены человечности. Ни у одного из моряков не ощущалось ни малейшей неприязни к нему. Все они просто выполняли свой долг, стараясь при этом как можно дольше оставаться в живых. Несомненно, Динозавр прекрасно понимал, что он обязан жизнью не столько самому себе, сколько всему его экипажу. У него была своеобразная привычка проявлять благодарность к подчиненным и ободрять их, похлопывая тыльной стороной ладони по животу. Он неплохо говорил по-французски со слабым гортанным акцентом. И сам Динозавр, и его лейтенанты очень скоро стали относиться ко мне с явной симпатией. Вероятно, это было связано с тем, что я с самого начала не проявлял к ним навязчивого дружелюбия, в отличие от управляющего с его неприятной услужливостью. Разумеется, они никогда не приглашали меня к своему столу, но нередко то один, то другой из них подходил к стойке и, облокотившись на нее, долго и с удовольствием болтал со мной. Все они много говорили обо всем, причем, иногда весьма откровенно. Но никогда не касались темы страха перед смертью. Все очень беспокоились о будущем своих семей в далекой Германии на побережье Балтики, откуда большинство из них было родом. Часто рассказывали о своих близких, показывали их фотографии, что всегда были при них. Как правило, эти черно-белые снимки были сильно замусолены. Динозавр редко бывал откровенным, болтливость не относилась к чертам его характера. Гораздо больше он умел выразить не словами, а взглядом, точно так же, как его главный механик Вольфганг. Между этими двумя существовало такое взаимопонимание, такое согласие, которого я никогда раньше не встречал. И когда Вольфганг, мертвецки пьяный, отключался в полночь, Динозавр обеспечивал его доставку в казармы так заботливо, словно это был его брат, и я никогда не слышал, чтобы на следующий день он упрекал своего товарища. Эти двое знали, что друг без друга они не жильцы на этом свете и от их выживания зависят еще и жизни доброй сотни членов их команды. Первым помощником у Динозавра был офицер, недавно назначенный на его подлодку. Его предшественник потерял рассудок, когда на подлодку посыпались глубинные бомбы. Пришлось держать связанным до возвращения на базу. Потом его отправили в Германию, в один из домов для умалишенных.

Новый первый помощник капитана был брюнетом среднего роста скорее славянской, чем германской внешности. Едва перевалив за тридцать, он выглядел как сорокалетний. Два других старших офицера из команды Динозавра тоже относились ко мне весьма дружелюбно. Один из них, блондин, еще сохранявший детские черты, выполнял неизвестные мне обязанности. Второй заведовал торпедными аппаратами и отвечал за попадание торпед в корабли союзников. Этот последний не переставал восхищаться Францией. Как и все его товарищи, он совершенно не представлял, каким злом для нашей страны была немецкая оккупация. Я вскоре выяснил, что причиной его привязанности к Франции была длительная связь с одной француженкой по имени Жаклин. Большой помехой для их отношений были, конечно, его частые и длительные отлучки. За бесконечными выходами в море следовали недели отпусков в Германии; кроме того, ему часто приходилось дежурить на базе, находясь в состоянии повышенной готовности. Когда он рассказывал мне о своей возлюбленной, он казался мне романтически настроенным немецким юношей; я иногда думал, что только эта женщина была тем единственным якорем, с помощью которого он держался за жизнь.

Меньше чем за неделю между мной и немецкими подводниками возникла странная близость. Неожиданная частая откровенность с их стороны порождала во мне состояние неопределенного болезненного беспокойства. Мне казалось, что я веду себя по отношению к ним как предатель, хотя у меня и были для этого все основания.