Счастье взаимной любви - [13]

— Ты хороший, — прошептала Аня, тоже не почувствовав ни теплоты, ни нежности.

Но Мазурук понял ее по-своему, в глазах его промелькнула тень мужской гордости, он сильно повел красивыми плечами.

— Одно у нас скверно — лишняя дама в компании. Когда лишний мужик, то все проходит чин чинарем. Напьется и кайфует. А вот когда лишняя баба, которую никто не хочет, жди скандалов. — Он засмеялся. — Но рыбки на ушицу все-таки надо бы поймать.

После чего пересел к своим снастям.

Аня все так же лежала на дне лодки, раскинув ноги и болтая пятками в воде. Небо над головой было пустым и бездонным. Поначалу она не думала ни о чем. Потом решила, что лежит в очень некрасивой позе и со стороны это выглядит просто безобразно — ноги врозь, живот выпячен. Она забеспокоилась, ведь если не позаботиться, то можно и подзалететь, а беременность ее совершенно не устраивала. Кое-какие меры надо было принять. Ванной с рожком душа здесь не было, и она, мягко перевалившись через борт лодки, по плечи погрузилась в холодную воду.

— Эй! — заорал Мазурук. — Рыбу распугаешь!

— Плевать мне на твою рыбу.

Широко расставив под водой ноги, она несколько раз, подтягиваясь на руках, выдергивалась по пояс из воды и ухалась вниз, чувствуя, как холодная вода врывается в нее снизу, вымывая все, чем одарил ее Мазурук.

Он понял, в чем дело, и защищать интересы рыбалки не стал.

Вода была не то чтоб холодной, но какой-то противной. Аня вскарабкалась в лодку, подхватила рубашку Мазурука и вытерлась ею насухо.

Как ни странно, но за час Мазурук умудрился-таки наловить достаточно мелкой рыбы, чтобы в старом почерневшем котелке наварить ухи. К этому моменту в костре уже прогорели толстые сухие сучья так, что и шашлыки можно было ставить на угли.

Когда солнце завалилось за дальнюю темную кромку леса, вся компания уже была пьяна. Орал магнитофон, а Мазурук хрипел под гитарные аккорды какие-то неприличные тексты, но никто не слушал ни электромузыки, ни живого исполнителя. Кто-то полез в воду и, вернувшись обратно холодным и мокрым, принялся обнимать всех подряд.

У Ани невыносимо болела голова, она не понимала, пьяна она или просто зла оттого, что Тамарка виснет на плечах гитариста. Больше всего ее злила Корова — Богданова. Та валялась у костра в обнимку с Лешкой.

Он засунул ее руку в свои трусы, и она, понятно, за что-то там ухватилась и повизгивала во весь голос:

— Ой, как странно! Ой, как интересно! Прямо живчик какой-то!

— Пойдем в палатку, — бормотал Лешка, пытаясь всей пятерней обхватить мощную грудь, обтянутую красным лифчиком в зеленый цветочек.

Тамарка вдруг встала и уселась на Мазурука верхом, оба повалились на песок, едва не раздавив гитару, принялись целоваться под дружный хохот остальных.

«Поеду в Москву, — подумала Аня. — Ну их к черту! Поеду в Москву и у кого-нибудь переночую».

Она встала и, никем не замеченная, дошла до палатки, около которой сушилась резиновая лодка. Купальник на ней уже высох, и, не вылезая из палатки, она переоделась. Потом вспомнила, что денег с собой у нее нет, все остались в городе, около мусорных баков. Она нашла в куче барахла куртку Мазурука, покопалась в его карманах, отыскала кошелек и выгребла из него все деньги.

Ничего, оправдывала она себя, ты с Тамаркой свое удовольствие сегодня получишь, а мне ваши игрушки уже обрыдли.

Но и в Москву вдруг ехать расхотелось. Она достала из сумочки сигарету и закурила, глядя сквозь щель в пологе палатки на темнеющее озеро.

В конце концов она решила, что если не в Москву, то хоть до города надо добраться, может быть, успеет еще на танцплощадку. Аня сунула окурок в песок, надела туфли на высоком каблуке и вышла из палатки.

Ребята на пляже уже устроили танцы, словно дикари — кто голый, кто чуть приодетый, — прыгали в отблесках костра под рев магнитофона.

Аня шагнула в кусты и почти споткнулась о Богданову и Лешку. Корова стояла на коленках с заброшенной на спину юбкой, а Лешка пристроился к ее обширной, белой как сметана заднице и дергался взад-вперед. Богданова жалобно кричала:

— Ой, как больно, ой, не надо! Не надо! Ой, ты же меня насквозь, насквозь протыкаешь! Ой, не надо!

«Поздно, — равнодушно подумала Аня, — сама знала, зачем ехала».

Она вошла в лес, где было уже темно. Дорогу к шоссе Аня знала хорошо и, выбравшись на тропинку, скинула туфли. Она любила ходить босиком и от острой боли в ступнях, когда наступала на прошлогодние шишки и колючки, чувствовала легкое возбуждающее удовольствие.

До шоссе было с полкилометра. Ане показалось, что она уже слышит гул машин на дороге. Она повеселела, прикинув, что через полчаса окажется на танцах, где начнется последнее отделение, и можно еще успеть потанцевать с кем-нибудь.

Минут через пять сквозь еловые ветки она увидела мелькающие на дороге машины и остановилась. Поправила на себе платье, причесалась, влезла в узкие туфли и уже шагнула к дороге, как от толстого ствола дремучей ели отделилась тень — низкорослый, широкоплечий парень в солдатской форме загородил ей дорогу. Лицо у него было круглое, грязное, на этом чумазом блиноподобном лице неестественно ярко сверкали большие глаза. На шее солдата висел автомат, в который он вцепился обеими руками.