Счастье - [7]

- Вы не возражаете, что мы музыку выключили? А то совершенно невозможно разговаривать...

Не разжимая ладоней, Виталий простонал:

- Включите... Включите пожалуйста!.. Я молю вас!..

- Да что с вами? Вам плохо? Голова болит?.. У меня есть таблетки... - в голосе Вениамина звучало искреннее участие.

- Музыку... - простонал Виталий.

Однако, его не послушали, ему вновь стали говорить про таблетки, а еще про то, что в квартире очень душно, что надо бы открыть окна, да и вообще убрать все черные покрывало, "...а то как в гробнице". Наконец, Виталий не выдержал - он разжал-таки уши, и отпихнув эту невзрачную, попавшуюся на пути тень, метнулся из коридора в комнату - и вот уже вновь пронзительная мелодия зарыдала. Виталий почувствовал некоторое облегчение - хотя нет - все равно не было прежнего, тоскующего темного покоя - теперь в его квартире были эти суетные, пришедшие из того, чуждого мира. Вот, вслед за ним, вошли они в комнату, двумя темными, расплывчатыми столбами стали против дивана в угол которого он забился. А он проклинал себя, что пустил их, и все порывался вскочить, прогнать их прочь - он то чувствовал, что они хотят изменить всю его жизнь, оторвать от музыки. Но он не решался вскочить - он только сидел, да все смотрел и смотрел на них, пытался понять, что же они говорят.

А говорил все, в основном Вениамин Борисович, редактор же газеты, Петя, лишь иногда поддакивал, оглядывался по сторонам так, будто ожидал, что сейчас вот, из какого-нибудь угла метнется на него призрак. Вениамин же подробно расписывал то, что было Виталием услышано с самого начала - говорил о том, что некоторые из стихов его блещут необычайным талантом, гениальностью - что благодаря ему, Вениамину, уже многие специалисты подтвердили это, и что теперь осталось только напечатать книгу. Вот последние слова в этой длинной-длинной речи:

- ...Многие, многие хорошие люди крайне заинтересованы в этом, Виталий Сергеевич. Будет проведена рекламная компания по радио и телевидению, и воссияет имя нового Александра Сергеевича!.. А?!.. Ну и музыка... Что ж это за музыка играет? Никогда не слышал этого скрипача... Кто ж это?..

Тут Виталий вскочил - встал перед ними, весь трясущийся, исходящий жаром; в полумраке глаза его вспыхивали так пронзительно, так ярко, что казалось сейчас вот он испепелит их, да и сам обратится в кучу пепла. И голосом религиозного фанатика он стал рассказывать - все-все рассказал, и как кассету нашел, и как жил потом, и их молил прислушаться к этой музыки - не суетится, не бежать, но слушать и слушать, слезы лить. В конце концов, он пал перед ними на колени, поймал их ладони, принялся целовать, жаркими слезами орошать, и все молил-молил - сначала и Вениамин, и Петя - все пытались прервать его проповедь, но потом сами невольно прониклись, и сами не заметили, как и на их глаза выступили слезы - даже и когда поток его жарких слов иссяк, они стояли недвижимые, чувствующие на своих ладонях его жаркие слезы, и не помнили уже, зачем пришли сюда, да и всей своей прежней жизни тоже не помнили. И продолжалось это до тех пор, пока кассета не закончилась, пока музыка не оборвалась, пока не наступила неожиданно резкая, звенящая тишина, в которой проступило гудение машины, расплескивающей лужи на улице. Тогда они очнулись, тогда они заволновались, и хотя Виталий хотел переставить кассету, всеми силами пытались воспрепятствовать этому говорили, что просто необходимо обсудить все в тишине, и при этом очень волновались, переглядывались. Наконец, Вениамин догадался, и очень настойчиво стал предлагать Виталию покинуть "этот леденящий склеп", пройтись по улице, что просто необходимо, так как "выглядит он очень нездорово".

Виталий не слушал их, он несколько раз пытался прорваться к магнитофону, и каждый раз получал отпор - оба редактора были настолько перепуганы случившимся с ними, что даже дрожали - никогда в их литературную жизнь не вмешивалось что-нибудь такое вот мистическое, а тут. И Виталий, совершенно не слушая их уговоров, вновь забился в угол дивана, да так и сидел там, дрожащий, ждущий, когда же наконец они оставят его. Но они не оставили - они вновь стали говорить про его гениальность. Между прочим, Вениамин задал и такой вопрос:

- Что же - и телефон, выходит, вы все время отключаете?.. Сколько уж пытались до вас дозвонится...

- Нет у меня телефона... Нет и не надо!.. Возьмите тетрадь - возьмите все, что вам надо, и только тьму и Музыку - только их мне оставьте!..

Но напрасны были моления Виталия. Действительно, Вениамин держал в руках подобранную в коридоре тетрадь, подобрал и те листы, которые выпали до этого на пол - бережно вложил их. Теперь этот деловитый человек, переборов первый припадок страха, попросту отпихнув от себя все мистическое - собрался убеждать Виталия столь же настойчиво, как до этого он собирался трезвонить в дверь. Вновь и вновь повторял он, что "...нельзя же губить себя в этой гробнице", что "его ждет и признание и известность", что "...для начала надо пройтись по свежему воздуху..."

Это продолжалось очень долго - быть может час, а то и полтора - если бы Виталий слушал Музыку, так это время промелькнуло для него в одно мгновенье, однако, музыки не было - был только это настойчивый дребезжащий голос, перемеживающийся с суетными возгласами с улицы, и Виталию показалось, что не час, не два, но целые годы мучений, одиночества прошли - и он сдался, он действительно стал чувствовать духоту, ему грудь сдавило, страстно захотелось вырваться на простор - он вскочил... Если бы его не приостановили эти два редактора, то он выбежал бы на улицу в чем был - босиком, в этой грязной, измятой одежке, на бомжа, на алкоголика похожего. Но они (в основном, опять-таки, Вениамин), настояли, чтобы он умылся, побрился - пока он этим занимался (под надзором Вениамина), Петр сбегал в магазин и купил ему светлую рубашку, светлые брюки и ботинки...