Счастье потерянной жизни. Т. 3: Просто ученики - [53]

На его глазах был не один такой случай, когда эти животные, повинуясь своим повелителям, терзали человека до смерти, но… — о, чудо! С Женей не случилось того. Овчарка осторожно обнюхала свою жертву, возвратилась к Нудному и села у его ног. Тот крикнул ей что-то еще и, не получив желаемого, сильно хлыстнул ее поводком. Собака взвизгнула и, опустившись к ногам повара, легла совсем.

В бешенстве, Нудный ударил в лицо Комарова кулаком, сбив на землю. Женя на минуту притих, свернувшись в комок, но убедившись, что никакой экзекуции над ним не повторяется, с трудом поднялся на ноги. Из рассеченной губы сочилась кровь, и он, аккуратно смахнув ее ладонью, виновато произнес:

— Простите меня, если я вас так огорчил.

Пошатываясь, Женя тихо побрел к себе в лагерь, еле волоча свою повозку. Овчарка, поднявшись, тихо скулила вслед уходящему человеку. Нудный, как вкопанный, без движения стоял на месте, пока ворота лагеря не закрылись за Комаровым.

* * *

Голод в лагере увеличивался все больше, людей стали хоронить уже по несколько человек в день. Ужас объял сердце Жени. Однажды весной, по ночным заморозкам, привезя свой груз на отвал за зону, он упал на колени и с сильным воплем воззвал к Господу:

— Боже мой! Я окончательно изнемог от голода и от всех ужасов этой долины смертной тени. Я уже пресыщен презрением, горестью и мучениями. Будь милостив ко мне, или прерви мою жизнь, чтобы, найдя место среди трущоб, я успокоился от мытарств, или пошли мне избавление, как Ты послал Илье, в Сарепте…

Так, под лунным сиянием, низко склонившись к земле, изливал свою душу пред Господом Женя. Сбоку от себя он услышал шаги и, продолжая стоять на коленях, поднял голову от земли. Прямо перед собой увидел Нудного. Сердце как-то необыкновенно дрогнуло и мысль молниеносно потрясла его: "Вот и смерть пришла за мной".

— Что у тебя случилось, Комаров, или в семье что? Почему ты плачешь? — тоном какого-то близкого участия спросил его тот. Затем, наклонившись, бережно поднял его с колен и, глядя в глаза, волнуясь, произнес:

— Ты, наверно… да ладно, пойдем… Я накормлю тебя… — при этом, взяв тележку Комарова, поволок ее за собой.

— Что вы! Что вы! — отобрал Женя из его рук веревку.

Шли они молча, и Комаров никак не мог сообразить, действительно ли повар ведет его покормить, или опять его ожидает какое-то коварство. Заведя Комарова в комнату при кухне, Нудный распорядился:

— Ты не бойся меня больше, раздевайся, садись за стол, я буду кормить тебя досыта.

При этих словах он, действительно, поднял крышку с большущей миски, наполненной до краев горячим густым супом с мясом, и добавил:

— Хлеба я дам тебе немного, потому что ты ведь голодный и можешь испортить себя.

Женя молча, с жадностью кушал предложенное, а обидчик также молча, с каким-то умилением, смотрел ему в лицо. Один только Бог знал, какая большая борьба произошла в душе этого жестокого человека.

Отрезав от краюхи почти половину, Нудный наставительно сказал Жене, передавая хлеб:

— Ты сегодня не ешь его, а завтра можешь, и каждый день вечером приходи сюда, ко мне, не стесняйся!

— Спасибо! Пусть Бог воздаст вам, — ответил Женя и, ободрившись, заторопился к выходу.

После этого Комаров, действительно, заходил всегда к Нудному и стал замечать, что кроме него повар подкармливал и других, заводя их, под всяким предлогом, к себе в комнату.

Так Бог спасал Комарова Женю от голодной смерти, пока обстоятельства его не изменились. По лагерю, истощенных до крайности людей, смерть косила беспощадно. Особенно содействовала этому весенняя оттепель. Женя с глубокой скорбью смотрел на "доходяг" в грязных лохмотьях, бессознательно бродивших по территории лагеря, подбиравших все, что напоминало съестное, помня, что он относится к ним же, и только по милости Божьей, может отражать первые приступы голода. За пазухой у него всегда был лишний кусок хлеба, а в котелке, под замком, либо вчерашний суп, либо каша.

Из числа "доходяг", он обратил особое внимание на врача Горелик. Изможденное серое лицо его выражало глубокую скорбь, а широко раскрытые глаза неестественно горели от голода, напоминая что-то близкое к безумию. Через прожженные ватные штаны местами виднелись пятна синего тела, а на груди и спине из засаленного бушлата торчали клочья ваты. Единственным его имуществом была миска с алюминиевой ложкой в грязной торбе, которая находилась подмышкой, так как руки от холода были втиснуты в рукава. В таком положении он и передвигался, и ложился спать, и даже, когда спотыкался, падая на землю.

Женя подошел к нему как раз в тот момент, когда он неуклюже поднимался, со втиснутыми руками в рукава, из канавы, в какую попал по неосторожности.

— Эх, дружище, видно, дошел ты окончательно, коли ноги не держат, — помогая подняться, сочувственно сказал он Горелику. — Кто ты и откуда?

Напрягаясь мыслями, бедняга посмотрел на Комарова и, каким-то загробным голосом, ответил:

— Сам я теперь… не знаю… кто… Был когда-то врачом-терапевтом… Горелик, фамилия моя… А откуда… тоже затрудняюсь сказать… сказал бы с того света, да, видно, там нет таких…

— Да, дружище, таких, как мы с тобой, — ответил Женя — пожалуй, можно найти только здесь, на этом свете, если его можно назвать светом. Пойдем, я тебя покормлю немного.