Счастье потерянной жизни. Т. 2: Огненное испытание - [15]

— Извините, пожалуйста, тут часто свои надоедают. Вы меня вызывали?

— Да. Вы Павел Владыкин? — начал незнакомец. — Я только что приехал из Архангельска, где имел счастливый случай познакомиться с вашими родителями. Моя фамилия Белавин, живу я с семьей в Москве. Мой папа, как и ваш отец, был сослан в Архангельск, где они познакомились, но к глубокому прискорбию для нас, мой папа сильно заболел. Мы же не имели никакой возможности выехать к нему в свое время, поэтому, оказавшись почти беспомощным, мой папа скончался. Петр Никитович вместе с вашей мамой оказали очень большое участие в обстоятельствах моего отца. Они разыскали его тело в морге города, привезли его на свою квартиру и, приведя в должный вид, похоронили как близкого и своего родного человека, по-христианскому обычаю, не имея возможности дождаться нашего приезда. С большим сочувствием и утешением приняли они нас, несколько дней позднее, а так же охотно повели и указали могилу нашего папы. Я был глубоко тронут добротою и вниманием вашего отца, какую он проявил к больному папе, и после, умершего уже, похоронили как только могли, по-человечески, несмотря на свои тяжелые обстоятельства жизни. Вы счастливый, что имеете такого отца. Как бы я пожелал вам, быть достойным его, и пока он еще жив, послужить ему, чем только возможно, чтобы облегчить его тяжкую участь. Я не оказался достойным моего отца и, в тяжелое время для него, не поспешил облегчить его страдания. В детстве же, мы вместе с ним ходили на собрания, и я также, как и родители, верил в Бога. Теперь невозможно исправить ошибки, видно, мучения угрызений совести мне суждено будет унести с собою в могилу, а это ужасно. Прошу вас, не повторите такой ошибки и вы. Все, что только будет возможно с вашей стороны, сделайте, чтобы облегчить страдания вашего отца, и Бог вас не оставит. Смотрите, не ошибитесь!

Ваш папа любит вас и помнит, и вот передает вам для ваших нужд 50 рублей денег. Я очень рад, что могу послужить вашему отцу и вам этой мизерной услугой. Если чем могу послужить еще, то когда будете в Москве, заходите по этому адресу, — и он вместе с деньгами передал свой адрес. Затем извинившись, молодой мужчина попрощался и, будучи растроган собственной речью, поспешно зашагал через мост в город.

Возвратившись к тискам, Павел был поглощен мыслями о происшедшем. Он никогда не думал об отце так высоко, хотя его служение было образцом для него. Теперь он думал о нем зрелыми мыслями, и чем глубже, тем ярче обозначался образовавшийся разрыв между ним и отцом. При этом в нем он видел вполне сформировавшуюся личность, и это подтверждалось устами и расположением тех, которые знали отца и соприкасались с ним, несмотря на то, что он был человек неграмотный. О себе же Павел думать ничего не мог. Детские и отроческие годы, полные светлых, радужных воспоминаний, остались позади, а с ними вся прелесть безоблачного, раннего утра жизни. Настоящее было настолько туманным и бесформенным, что он не видел себя даже в каком-либо бледном контуре. Однако, по тем незримым силам, осаждающим его сильным приступом неизведанных страстей, Павел понял, что он уже есть, и помещен, как личность, между великими началами. Он даже позавидовал бухгалтеру, который смог своим поступком, из затхлого болота мещанской трясины, не гнушаясь тинистой грязи человеческих осуждений, подойти и великодушно вырвать едва распустившуюся лилию. Павлу так хотелось взять чистое покрывало розового отрочества и облечь им всю свою начинающуюся юность. Однако, увы, он уже вырос для этого, и единственное, что смог взять из него, это всего лишь нить, но нить золотую — страх Божий. Эту нить ему предстояло сохранить и соткать из нее золотое покрывало для своей неувядающей юности, но ведь золото добывается из грязи или высекается из скалы.

— Кто тебя вызывал, Павел? — спросила его Маруся. И когда узнала, что мужчина, облегченно вздохнула.

Теперь, видя возрастающий его авторитет, она прилагала все усилия, чтобы удержать его для себя, но с каждым разом убеждалась, что все это бесполезно, Павел неизменно оставался на своем месте, причем она чувствовала, что он выше ее. Подняться до него она не хотела, да и не могла, и сознавала, что она раба своей стихии. Все свое женское умение употребляла, чтобы не упустить его: внешне прихорашивалась так, что невольно привлекала внимание окружающих, отмечал это и Павел, но не менялся. Объявляла себя нелюбимой им и пускалась в слезы, — он их вытирал, был в меру ласков, но не терялся. Находясь наедине с ним, она всем пылом страсти обдавала его. Он не отталкивал ее, но внушительной строгостью вовремя умерял ее пыл. С бранью она обрушивалась на него и уходила — он терпеливо переносил, с любезностью подходил к ней в следующий раз, но оставался тем, кем был.

Наконец, она решила раздвоиться: держаться Павла и, пользуясь его любовью, разделить с ним его общественное положение, а для своей стихии иметь соответствующую личность. К этому времени приурочилась и встреча Павла с сыном Белавина.

Своим вопросом Маруся привлекла внимание юноши, и он остановившись, внимательно посмотрел на нее. Словно какая-то пелена спала с его глаз. Перед ним была совершенно обыкновенная девушка, хотя при ней было все то же, что недавно он находил таким интересным, отменным, особо приятным. Ему почему-то стало ее жалко, как будто он что-то потерял в ней. Лихорадочно он стал искать в ней то, что любил, но к своему крайнему удивлению, этого не находил.