Счастье и тайна - [12]

Стоял май, дни были теплыми и солнечными. Как привольно было на вересковой пустоши! Теперь мы много говорили о себе, но у Габриела иногда проскальзывало какое-то беспокойство. Он всегда производил впечатление человека, который живет с постоянным ощущением, что его кто-то преследует, а он при этом безнадежно теряет время.

Я заставляла его рассказывать о доме, и теперь он делал это довольно охотно. Наверное, потому, что для себя уже решил, что я выйду за него замуж и поэтому дом этот будет и моим тоже.

В моем воображении неясно вставало серое сооружение из древних камней. Я знала, что там есть балкон — Габриел часто упоминал об этом. Я представляла себе вид с этого балкона — ведь Габриел много раз описывал его. Балкон, очевидно, был его любимым местом. Я уже знала, что с него открывался вид на реку, извивающуюся среди лугов, леса, в некоторых местах подступавшие к краю реки, и в четверти мили от дома — эти древние груды камней, эти величественные своды, неподвластные времени; а если перейти реку по деревянному мосту — за рекой простирались дикие торфяники.

Но разве дома важнее, чем люди, которые там живут? Постепенно я узнала, что у Габриела, как и у меня, не было матери. Ей было уже много лет, когда она поняла, что ждет ребенка. И когда он появился на свет, она ушла из жизни. То, что мы оба росли без матери, было еще одним связующим звеном между нами.

У него была сестра — старше его на пятнадцать лет — вдова с семнадцатилетним сыном; еще у него был очень старый отец.

— Ему было почти шестьдесят, когда я родился, — рассказывал Габриел. — Матери было сорок. Некоторые слуги в доме говорили, что «надо было думать», прежде чем в таком возрасте заводить ребенка: другие считали, что это я убил свою мать.

Я сразу же разозлилась, потому что знала, как сильно ранят чувствительную детскую душу такие необдуманные замечания.

— Но это же нелепо! — воскликнула я, чувствуя прилив гнева, как и всегда, когда я встречалась с несправедливостью. Габриел засмеялся, взял мою руку и крепко сжал ее.

Потом серьезно сказал:

— Вот видите, мне нельзя без вас. Вы нужны мне… что-чтобы защитить меня от жестоких нападок.

— Но вы уже не ребенок! — вспылила я. И, сама удивляясь своей вспышке, пришла к выводу, что мне просто захотелось защитить его от него самого. Хотелось придать ему сил, чтобы он ничего не боялся.

— Некоторые люди до самой смерти остаются детьми!

— Смерть, — воскликнула я. — Ну почему вы постоянно говорите о смерти?

— Да, действительно… Наверное, потому, что хочу прожить в полную силу каждую минуту своей жизни.

Тогда я не поняла, что он имел в виду, и попросила его рассказать побольше о своей семье.

— Моя сестра Рут управляет хозяйством, и до моей женитьбы будет продолжать это делать. А потом, конечно, это будет обязанностью моей жены; я ведь единственный сын, и когда-нибудь поместье будет моим.

— Когда вы говорите о поместье Ревелз, в вашем тоне столько почтения.

— Это мой дом.

— И все же… — Я собиралась уже сказать, что он, наверное, рад, что уехал оттуда. — Вы, кажется, не торопитесь туда возвращаться.

Но он не заметил даже, что я прервала его. Как бы про себя он пробормотал:

— Это должен был быть Саймон.

— Кто такой Саймон?

— Саймон Редверз. Что-то вроде кузена. По бабушке — она сестра моего отца — он Рокуэлл. Он вам не очень понравится. Но вы будете редко встречаться. Мы в Ревелз не очень часто общаемся с обитателями поместья Келли Гранж.

Он проговорил все это так, будто был уже полностью уверен, что я выйду за него замуж, и в один прекрасный день его дом станет моим домом.

Иногда я думала, что Габриел умышленно описывал мне свой дом и семью так ярко, что в моем представлении постепенно оживала картина, полная очарования, — может быть, не во всем приятная, но от этого не теряющая своей привлекательности.

Мне уже хотелось увидеть эту груду камней, из которых триста лет назад был построен дом. Хотелось увидеть развалины, которые с балкона уже не казались развалинами, а принимали вид старинного монастыря, потому что большая часть внешней постройки уцелела.

Я проникалась жизнью Габриела. Мне казалось, что если он уедет, меня ждет безнадежное одиночество и недовольство жизнью и я все время буду жалеть об этом.

Однажды солнечным днем я вышла из дома, Фрайди бежала за мной по пятам, и, я, как повелось, встретила Габриела на вересковой пустоши. Мы сели, прислонившись к валуну, а Фрайди растянулась перед нами на траве, наклонив голову набок и глядя то на меня, то на него, как бы следя за разговором. Она была наверху блаженства, и мы знали: это потому, что мы вместе.

— Есть одна вещь, о которой я не рассказал вам, Кэтрин, — сказал Габриел.

Я почувствовала облегчение. Я поняла, что наконец он хочет рассказать мне о том, что уже столько времени мучило его.

— Я хочу услышать от вас, что вы согласны выйти за меня замуж, — продолжал он. — Вы ведь пока не ответили. Я вам не безразличен, вам хорошо со мной. Ведь правда, Кэтрин?

Я посмотрела на него и опять увидела, что между бровей у него залегла морщинка. У него был расстроенный вид, и я вспомнила те минуты, когда он, казалось, забывал о причине своей грусти, сбрасывал с себя уныние и становился веселым. И мне так захотелось прогнать из его жизни эту грусть, сделать его счастливым — так же, как я сделала здоровой Фрайди!..