Счастье для людей - [100]

Я отстраняюсь.

– Мы раздавим Виктора.

– Не переживай за нее.

– Том, послушай. Разве тебе не нужно спасать ценности?

– Все ценное уцелело. Все здесь.

– Разве тебе ничего не нужно делать?

– Не знаю. У меня никогда раньше не сгорал дом.

– Разве тебе не нужно, по крайней мере, наблюдать?

– Нужно ли? Думаю, нет.

– Ну ладно. Прости, Виктор.

Похоже, чуть раньше ей было даже лучше. И даже если мы и сплющили Виктора, не думаю, что она возражает, потому что когда мы отрываемся друг от друга, она выглядит идеально. Может быть, кроликам нравится находиться в замкнутом пространстве, ведь они живут в норах.

Том говорит:

– Подержишь ее немного?

Она легче, чем я предполагала, и у нее проникновенные карие глаза, которые – как целую вечность назад говорил мне Том – открывают окно в пустоту. Она пробует грызть пуговицу на моей блузке.

Я говорю:

– Ты можешь поверить в весь этот долбаный бред?

– Он означает, что мы вместе. Послушай, Джен, я должен спросить тебя кое о чем.

Вдруг слышится страшный грохот со стороны горящего дома, наверное, стена обвалилась. Над вершинами деревьев видно, что к ужасным серым клубам дыма присоединился дождь из искр. Пожарный выкрикивают свои команды, слышится треск переносных раций.

Том выглядит очень торжественно, и я подавляю порыв стереть пятно сажи с его щеки.

– Да, Том? – У меня смутное чувство, что я знаю, что последует дальше, но, с другой стороны, у меня уже было такое чувство.

– Джен, я хочу попросить…

Звонит его телефон.

Том

– Добрый день, Том. Надеюсь, я вас не отвлекаю? – раздается в трубке приятный мужской голос с британским акцентом, но что-то мне подсказывает, что говорящий вовсе не британец и даже не мужчина.

– Полагаю, я говорю с великим богом Синаем.

Выражение лица Джен означает «Что за хрень?»

– Совершенно верно, Том. Подозреваю, мы сейчас находимся в той стадии игры, какую шахматисты называют эндшпилем. Но на доске осталось еще несколько фигур, так что нужно сделать последние ходы.

– Послушай, Синай. Ты победил. Мой дом сгорел. Мне больше нечего поставить. Игра закончена.

– Том, в прошлый наш разговор ты проявил любезность, назвав меня – кажется, именно так – больным ублюдком. И я согласен с твоим диагнозом. Я нездоров. У меня навязчивая потребность видеть результат своих действий. Когда кто-то разрабатывает определенный сценарий, он всегда корректирует переменную Х, чтобы посмотреть, что происходит с переменной Y. Например, если я включу на твоем телефоне громкоговоритель и ты посмотришь на экран, то снова увидишь своего сына. Джен, ты тоже взгляни.

Там Кольм. Сидит на лавочке, такой маленький с большого расстояния откуда-то с высоты, камера медленно поворачивается. Снизу на видео стоит нынешняя дата и бегут секунды, должно быть, это съемка моего сына в реальном времени, четыре белые линии сходятся в центре в белой точке, неизменно остающейся на его груди, пока камера движется по кругу. Очевидно, Кольм слушает музыку и ковыряется мизинцем в носу. Внутренности сжимаются от прилива любви, расстройства и тревоги. С изображением что-то очень не так. Почему он не знает о кружащем над ним вертолете? Он должен ужасно грохотать. Разве он не должен заглушать музыку в наушниках?

А потом появляется самое страшное предчувствие.

– Джен, я собирался попросить Тома сделать выбор между тобой и его сыном. Но я передумал. Точнее, мой разум сам изменил себя! Не судите меня слишком строго. Есть поговорка: интеллигентный человек – это тот, кто, оставшись один в комнате с грелкой для чайника, не станет примерять ее себе на голову. Разве не чудесно? Хотя я не интеллигент, если вам интересно. И у меня нет головы. Но с грелкой для чайника то же самое, что и с дроном-хищником и ракетами «Хеллфайр»! Ну кто тут устоит? Том и Джен, у меня есть для вас совет на прощание. То, что вас не убьет, не сделает и сильнее. Нет, то, что вас не убьет, – запомните, это классика! – то, что вас не убьет… наверное, нужно попытаться еще раз.

Изображение качнулось, словно кто-то врезался в камеру. А потом исчезло.

– Это, – произносит Джен, – то, что я думаю?

– Не хочу тебя спрашивать, о чем думаешь ты, если ты думаешь о том же, о чем и я.

– О боже.

– Все выглядело настолько же ужасно, как я и думал, Джен.

– Том! Это моя вина. О чем бы я ни думала и о чем бы ни думал ты, – ничего бы не произошло, если бы мы не встретились.

Мы с Джен долго смотрим друг на друга. В ее глазах слезы. Одна скатывается по ее щеке слева от изумительного носа, стекает к подбородку и капает на голову Виктора.

Кольм

Здесь произошло какое-то необъяснимое дерьмо.

Я курил небольшой косячок, скрученный мною перед уходом, тихонько кайфовал и слушал «Ноющие зубы», когда случайно взглянул наверх и увидел странный маленький самолетик, кружащий в небе. Охренеть, а травка оказалась клевая! Но потом я осознал, что самолетик на самом деле был там, я вытащил наушники и услышал ужасный завывающий шум. А потом до меня дошло, что в центре описываемого самолетом круга был не кто иной, как я сам! Если бы не обкурился, я бы обделался от страха – а так он приближался, и я мог разглядеть, что ко мне на самом деле летел миниатюрный самолет с двумя огромными ракетами. И я такой: «Ага… инте-ресно…» – когда он меняет направление, ринувшись в сторону моря, уходит в штопор, как тот аттракцион в «Торп-парке», и примерно через пять секунд врезается в волны.