Сцены - [17]

— Ну, вот спасибо. Непременно скажу ей. А ежели ей полегчает, то она тебя за это кофейком попоит.

— Как не полегчать! Непременно полегчает. У нашей барыни лекарства всегда самые лучшие. Она у нас на них денег не жалеет. Вот и сегодня готовят пузырек за рубль тридцать копеек. Это ей доктор прописал, чтоб в уши впрыскивать. Беру я спрынцовку вот эдакую и в уши ей.

— У жены-то в нутре повреждение, около поясов, а не в ушах.

— Да я жене-то твоей не в уши впрыскивать буду. А дам ей ложки две выпить — вот она и выпользуется.

В аптеку опять вошел дворник.

— Ну что? — спросил его фармацевт.

— Бензину на пятиалтынный — вот чего.

— Так ведь бензин от ушиба не поможет. Ты говорил, что у тебя там кто-то на дверь наткнулся.

— Да я все перепутал. Пятна ей выводить из старого платья, а я думал, что она синяк примачивать будет, — отвечал дворник.

— Бензину, на пятнадцать копеек! — крикнул фармацевт ученику. [23]

НАЛИМ

Заплывший жиром от безделья пожилой барин с двойным подбородком только что проснулся, сидел у себя в кабинете в халате, пил свой утренний кофе и пробегал газеты. Часовая стрелка на каминных часах приближалась к полудню. Пробило половину. Барин поморщился.

— Неприятно, что я сегодня опять проспал. Опять не буду завтракать с аппетитом. Досада… — проговорил он и крикнул лакею: — Иван! Отчего ты меня не будишь поутру? Ты знаешь, что когда я просплю, я всегда плохо завтракаю. Последнее удовольствие отнимают! Скоты…

Барин гневался.

— Осмелюсь, сударь, заметить — ведь вас и будить трудно. Буди, не буди — всё равно раньше своего времени не проснетесь… — сказал лакей. — Пойдешь к вам, тронешь за плечо, а вы отвечаете: сейчас встаю, а сами ни с места… Начнешь трясти покрепче — норовите в зубы… что за радость?…

— Ты должен всякий раз объяснять мне, почему ты меня будишь. Прими за правило кричать так: вставайте, Иван Львович, десять часов… Проспите, так завтракать с аппетитом не будете! Вот я сейчас и пойму, в чем дело, и встану.

— Помилуйте, вы никаких резонов не принимаете! Тут уж не только что про аппетит, а ежели крикнуть: горим! так и то не встанете, пока своего собственного просыпания не будет.

— Ну, молчи… Ты вечно споришь. Не раздражай меня. Ах, да… Ну, что налим? — спросил барин.

— Да что ему делается! Сидит на чердаке в чану, — отвечал лакей.

— Плавает он? Весел?

— Да ведь это как же про рыбу-то узнать — весела ли она…

— Оживленно плавает, говядину глотает — вот и весел. Ты кормил его?

— В восьмом часу утра кормил-с. Вот какие два куска говядины скормил.

— Ну и отлично. А через час придет к завтраку Иван Фёдорыч, и уже тогда мы вместе с ним этого налима живой рыбешкой покормим. Повар купил для налима рыбешки?

— Да ведь уж на это у нас, как всегда, положение существует. Четыре корюхи меленькие он для него приготовил.

— Поди и скажи повару, чтобы корюшка не уснула, чтоб непременно была живая. Сонную он не глотает.

— Слушаю-с.

Лакей ушел отдавать приказание. Вошел гость, тоже полный мужчина, в кавалерийском мундире, в бакенбардах.

— Здравствуй… Неужто только сейчас встал?

— Да ведь вот скот-то мой не разбудил меня, — отвечал хозяин. — Впрочем, я уж с полчаса на ногах. Вот газеты просматриваю. «Голос»-то, представь себе, на полгода запретили![24] Какая жалость! Там недурные статейки о театре бывали.

— Да ведь другие газеты есть, так чего ж жалеть-то? Я его никогда не читал. Слишком уж много важности на себя напускал он. Кстати, что твой налим?

— Толстеет, с каждым днем толстеет! Вообрази: когда я его купил, он весил восемь фунтов, а уж теперь весит одиннадцать. В два месяца на три фунта. Ведь это ужас что!

— Значит, скоро его съедим?

— Нет еще, подождать надо. Пусть дотянет до двенадцати фунтов. Полагаю так, что на первой неделе великого поста он непременно будет весить двенадцать фунтов. Вот тогда мы из него уху хорошую и сварим. Я полагаю, печенка у него теперь — во!.. Фунта в два разрослась.

— Уж и в два фунта! Скажешь тоже… — звякнул саблей кавалерист и закурил папиросу.

— Да ведь как же, помилуй. Три раза в день жрет: утром и вечером говядиной кормлю, а в полдень даю ему живой рыбы глотать. Вот через час придет Иван Федорыч с репетиции, так пойдем с ним живой рыбой налима кормить.

— Однако и возишься же ты с ним!

— То есть с кем? С Иваном Федорычем или с налимом?

— И с налимом, и с Иваном Федорычем.

— Что до налима, так все мои помышления теперь о нем. Я как только проснусь — сейчас спрашиваю: ну, что налим? Весел?

— А вдруг умрет?

— Фу! Такая печаль будет, что и перенести трудно. Столько забот, столько хлопот..! Ты возьми то, что ведь я его два месяца воспитываю. Веришь, он мне даже по ночам снится.

— Ну?!

— Честное слово. Скажи пожалуйста, какой такой скандал случился у Станишникова с князем Чехвостовым? Говорят, чуть до дуэли дело не дошло.

— Пустое дело. Оба были разгорячены. Все из-за Клеманс… Но тут же в ресторане и помирились за бутылкой. Разыграли Клеманс на узелки и досталась она Чехвостову. Ты скоро завтракаешь?

— Через полчаса. Но можешь ты себе представить: третий день никакого аппетита за завтраком. Но все равно… Вот придёт Иван Федорыч[25] — сейчас и сядем. Да вот он на помине-то легок.