Сценарий убийства - [3]

Когда гроб начали медленно опускать в могилу, на его крышку положила последний цветок маленькая девочка лет шести или восьми. Рядом с девочкой, держа ее за руку, со сжатыми в линию губами стоял мужчина лет тридцати пяти или сорока, темноволосый, серьезный и строгий. За секунду до того, как девочка положила цветок на гроб, он наклонился и прошептал что-то ей на ухо. По тому, как он наклонился, я понял: это отец девочки и первый муж той, кто носила имя Мэриан Уолш. Единственный незнакомый публике человек.

С противоположной стороны могилы, дожидаясь, пока гроб будет осыпан цветами, стоял ее второй муж – Стэнли Рот, почти на двадцать лет старше первого, в темных очках и черном костюме, с седыми кудрями, падавшими на ворот рубашки, и избороздившими лоб глубокими морщинами. Дождавшись своей очереди, он с печальным выражением лица бросил перед собой комок земли. Земля ударилась о крышку гроба, и все услышали звук. Едва заметно дрогнув, Рот невольно отступил.

Все закончилось. Участники церемонии один за другим поворачивались и уходили прочь. В ответ на соболезнования Стэнли Рот молча кивал. Наконец он остался один на краю могилы. Я подумал: интересно, как Рот обращался к жене? Скорее всего – Мэри Маргарет. Звучало лучше, чем Мэриан. Экранное имя казалось мне даже более реальным.

Я смотрел на Стэнли Рота, мужа Мэри Маргарет Флендерс, в полном одиночестве стоявшего у края могилы в лучах заката. Все вокруг медленно погружалось в темноту. Последнее, что видели зрители, – удачно затянутый кадр с переходом в затемнение, на котором убитый горем муж говорит последнее «прости» любимой всеми актрисе. Кадр, которым Стэнли Рот завершал некоторые из своих самых известных фильмов.

Выключив телевизор, я сразу забыл про Мэри Маргарет Флендерс и Стэнли Рота, как выбрасывал из головы все, не имевшее ко мне прямого отношения.

Мы с Мариссой Кейн собирались вместе поужинать. Вместе… С этой женщиной я жил около года, что создавало неправильное впечатление о наших отношениях. Встреться мы раньше, когда были еще молоды и нам было за двадцать или за тридцать, мы могли бы сначала стать любовниками, а потом, в случае большого везения, остаться друзьями. Вместо этого мы встретились, когда она развелась и растила детей одна, а я уже забыл думать об отношениях, которые могут продержаться достаточно долго.

Мы подружились, когда я приехал в Сан-Франциско из Портленда по поводу одного судебного разбирательства. Постепенно наши отношения переросли в нечто большее, нежели дружба… Решить, чем они стали, оказалось в конце концов непросто. Я не был в нее влюблен и почти уверен, что Марисса не испытывала ко мне чувства, похожего на любовь. Возможно, мы оба утратили способность к безумной страсти, что верит, будто имеет значение лишь одно и лишь это «одно» не умирает никогда.

Когда закончился процесс, из-за которого я приехал в Сан-Франциско, мне не понадобилось много времени на раздумья. Я знал, что не хочу уезжать, что хочу остаться здесь, с Мариссой. Мы жили в ее старом доме над Сосалито, с обшитыми вагонкой стенами шоколадного цвета и видом на залив.

Я выключил телевизор, мы поужинали, а потом вышли прогуляться. В поселке еще не закрылись рестораны, из дверей стоявшего по соседству бара доносились звуки прокуренной джазовой трубы, эхом отдаваясь в ночи. Мы шли по тротуарам, пересекая ночные улицы, и мало-помалу спускались к заливу, где волны омывали прибрежные скалы. Залив был красиво подсвечен огнями Сан-Франциско.

Мы приходили сюда каждый вечер, исполняя вечерний ритуал, чтобы через залив бросить взгляд на Сан-Франциско – место, ставшее известным задолго до основания Лос-Анджелеса. В этот город приносило искателей приключений со всего света, являвшихся на крыльях судьбы, чтобы начать новую жизнь. Потому ли я пришел сюда, потому ли остался? Нет, не чтобы испытать судьбу, скорее желая измениться. Марисса же показала, чего я достоин.

– Я не в восторге от Лос-Анджелеса, – сказала Марисса, услышав от меня пару туманных замечаний по поводу похорон Мэри Маргарет Флендерс. Ее рука мягко скользнула в мою ладонь. Скосив на город миндалевидные, красиво очерченные глаза, она пояснила: – В сравнении с этим – ничего особенного. По крайней мере сюда стремятся потому, что мечтают именно о Сан-Франциско. В Лос-Анджелес едут, думая лишь о самих себе.

Огни города ослепительно сияли под звездным небом. Освещая темный залив своими отражениями, они горели в воде, словно освобожденные от вечных мук души грешников, и создавали картину не менее реальную, чем сам город. Вид ночного Сан-Франциско и эта иллюзия захватывали воображение, и чем дольше вы стояли на месте, чем дольше смотрели, тем сильнее становилось ощущение, будто это принадлежит только вам, причем каким-то особым образом, как не будет принадлежать никому другому.

Повернув назад, мы медленно побрели в сторону дома. Где-то далеко от нас в ночной тишине раздался женский смех. Еще дальше, в темноте пустынной улицы, зазвучала джазовая труба.

– Тебе было хорошо там, в Лос-Анджелесе? Скорее всего да. Верно? – спросила Марисса, когда мы, держась за руки, взбирались по крутой улице к дому.