Сцена - [36]

Он мучится, он требует ответов, а потому говорит, говорит, говорит, никому не даёт сказать ни слова.

— Ответь мне! — кричит он и читает монолог, не давая никому вставить ни звука.

— Да отвечай же! — вопит он и закатывает новый монолог.

— Что ж ты молчишь?! Разве ты не видишь, как я мучусь! — хватается он за голову и, прежде чем кто-нибудь успеет раскрыть рот, начинает третий монолог, ещё длиннее прежних.

Странный и глупый способ что-нибудь узнать!

— Ах, — возразят мне на всё это, — но ведь это же поэзия! Это же романтизм!

Но позвольте, разве поэзия и романтизм должны быть глупы и невероятны?

А «Монна Ванна»— это невероятный анекдот из быта изумительно глупых людей.

Зеркало жизни

«Сцена — зеркало жизни».

Старый-старый афоризм.

Давно уже театром не интересовались так, как сейчас.

Кажется, только и интересуются, что театром. Куда ни придёте, — по третьему слову разговор о театре.

Скоро здороваться будут:

— А! Доброго здоровья! Как похаживаете в театр?

— Да благодарю вас! Слава Богу! Каждый день. Вы как?

— Да вот тут как-то два дня не был. А то каждый день!

— Ну, и слава Тебе, Господи! Очень рад!

В Петербурге восемь больших драматических театров, не считая маленьких, клубных, сцен.

В Москве, кажется, что ни улица, то в конце непременно театр.

В провинции, говорят, не запомнят таких хороших театральных дел.

«Театр — зеркало жизни».

Похорошело, что ли, так наше общество, или просто ему делать больше нечего, что оно только и делает, — смотрится в зеркало?

Для друга театра явление, конечно, отрадное.

Моралист может заметить:

— Взрослое общество могло бы и другое дело себе найти!

Мы берём факты такими, каковы они есть.

Общество смотрится в театр. Заглянем:

— Что за изображение?

Чем должна быть современная пьеса?

То есть пьеса, отвечающая современным литературным и сценическим требованиям публики.

Пьеса, которая представляла бы собою не только эффектное и занимательное зрелище, но и составляла бы событие в литературе и театре.

Заставляла бы о себе говорить самую интеллигентную часть интеллигентной публики.

— Скажите, что автор хотел сказать? — спрашивают после первого представления новой пьесы.

— Ей-Богу, не знаю.

— Какую мысль он проводит?

— Кажется, никакой мысли!

— Позвольте! Да что же есть в этой пьесе?

— Батюшка! А настроение?!

Пьеса «в четырёх актах и семи картинах» больше не существует. Есть пьеса «в четырёх туманах и восемнадцати настроениях».

— В ней интересны некоторые «зигзаги мысли»! — как пишут нынче в рецензиях.

Добрая старая комедия, где даже в заглавии ставилась подходящая пословица:

— Вот, мол, господа честные, какую мысль желаю я провести! Заранее знайте! Смысл басни сей таков.

Она умерла.

Публика расходится с очень модной пьесы г-на Плещеева «В своей роли».[40]

— Что же хотел сказать автор? Может кокотка идти на сцену? Не может?

— Ах, Боже мой! Ни то ни другое. Он просто дал настроение. Вы задумываетесь над участью «жрицы веселья». И жаль её, и что же, на самом деле, для неё можно сделать? Вот выход! И у вас в душе остаётся тяжёлое настроение. Вот это настроение и остаётся у вас от пьесы. «И так плохо и этак нехорошо».

Публика ищет настроения.

Критика говорит:

— Пьеса туманна, но в ней есть настроение.

Литераторам и артистам остаётся давать «настроение».

Настроение!

В Париже, на бульваре Клиши, есть знаменитый «кабачок смерти». Вы заходите туда, садитесь за гроб, перед вами зажигают тоненькую восковую свечечку, как перед покойником.

Вы смеётесь.

Как вдруг откуда-то из низа потянуло сыростью и холодом.

Словно могила раскрылась под ногами.

Ваша дама трусливо поджала ножки, побледнела, шепчет трясущимися губами:

— Уйдём отсюда!

Это — настроение:

В театре г-жи Яворской идут «Ночи безумные» гр. Л. Л. Толстого, «сына своего отца».[41]

Героя «охватывает» поцелуйное бешенство под влиянием благовонных ночей Неаполя.

И когда поднимается занавес, в зрительном зале пахнет курящимися «монашками»[42].

Это и есть благовоние итальянской ночи!

— Необходимо создать настроение, которое губит героя.

И зажигают десяток «монашек».

— Погибай!

Это, однако, оттого, что дела театра пока ещё не особенно блестящи.

При более блестящих делах «настроение» будет создаваться более могущественными средствами.

Под креслами в партере будут разложены раковины от устриц.

Чтоб пахло морем!

Скрытые в рампе тайные пульверизаторы будут «напоять» воздух духами Брокар и К°.[43]

Когда в пьесе говорят о вреде курения, капельдинеры тайно из рукава будут курить «Aguilas Imperiales», 115 рублей сотня, и наполнять воздух благоуханием сигар.

Какая гамма! Какой аккорд настроений!

Прежде в пьесах главным лицом был любовник, герой, фат, ingenue, grande coquette, драматическая героиня.

Теперь пишут:

— Особенно хорош был сверчок. Успех сверчка, трещавшего за печкой, рос с каждым актом.

Аркадий Счастливцев, который умел «скворцом свистать, сорокой прыгать», получал бы великолепнейший гонорар и два бенефиса.

Был бы первым персонажем.

— «Особенно сильное настроение создал в театре скворец, заунывно свиставший за сценой. В скворце мы узнали нашего неподражаемого артиста г-на Счастливцева. Говорят, что в свой бенефис он будет за сценой сорокой прыгать. Билеты все проданы».