Сборник стихов - [2]

Шрифт
Интервал

по узлам железных дорог
выдвижной травелог
серебриста стезя ребристая
и сама себе параллель
куда катишь
                   свистками слистывая
первый метр? чернильную цель?
истяжения щель
твоя родина где? где нешуточный
перекур в снегу тупика?
что за груз скинут в ров промежуточный?
твой плацкартник — кто не зэка?
опилки лузга
но ударных и струн симфония —
также ты — и Моне в окне
и гаремных трав благовоние
и сквозняк и лязг — также мне
и окно в огне
хор туннеля душит нас яростью
скорбью поит моста монолог
проволок
как античная сцена
                  на ярусы
видов —
                     свесившая потолок

SONORUM

Сознанье родится не певчим но обреченным
на речь а она может стать певучей
подобно ручью когда журчаньем струи
сквозь демосфенову гальку он вымывает нечисть
мыслей нюансов нонсенсов умозаключений.
Сознанье прислушивается к певучести
и обретает певчесть.
Кровь — подбирает оно слова а слова напев —
кровь норовит играть под кожей небес
ладонь востока явственно розовоперста.
И ветру… орлу… пробует оно струны на звук,
ветру орлу — подтверждает — им нет закона
прибавляет: и сердцу девы. Они свободны.
Даже скука угрюмость и без причин тоска
bruit doux de la pluie par terre et sur les toits
свободны как слезы. На них нет закона.
А что сегодня иссяк на пение спрос затоварен склад
и булькает мятая влага в комнатных трубах
и арфисты подыгрывают конторским гроссбухам —
не может вышибить певчести из сознанья.
Потому что оно глотает чтоб не погаснуть — воздух
а воздух — он певчий. Он — тишина заготовленная на вечность
ни вспышки ни писка ни ноты
но звонким согласным его допотопного имени
доподлинно ведомо что сознание тихо
как оно тихо как оно тихо-тихо.
Ти и хо — весь его алфавит. В них-то и певчесть.

IGNIS DICTUS

скажи чего не говорил
чего само собой не говорил никто другой
чего не говорил никто
запомни что сказал перепиши в тетрадку
подумай но ни в коем случае не вслух
слова-то а? прецизионные почти технически
и собрались в единственную комбинацию
голосо-буквенная единица уникальная
я поэт
что правда знал и прежде
когда еще произносил что произнес уж до того
и что помимо было сказано меня
и что наверно кто только не говорил
пожалуй ты поэт
но не как те кто знал что я-поэт абсурд нелепость
что это как сказать я — ы или я — абракадабра
буквенно-голосовая дырка
ну ладно бы сказал
э да ты поэт или э да он поэт
о себе
                 сказавшем так ладно
складно прецизионно уникально
как никогда никто до этого
а вот брякнул
пусть только самому себе
и ни на миг не сомневаясь можешь сжечь тетрадку
как все какие прежде сжег
после чего — хоть как — молельно — игрово
скажи
произнеси огонь
и тем стяжи свяжи и обнажи
его —
огонь!
…………………..
и больше ничего?
а что еще когда и вещество
он и стихия? не какой-то воздух
нанюхавшийся травки одолонь
взбивающий тюфяк колосьев остроостых
а сам не хлеб не печь и не земли
питательная мгла и жижа
тогда как даже вонь
костра горько-сырая и в пыли
драже окисленные ливнем извлекли
из жил пусть мертвый пусть речей бывало-тертых
но звук звук речи а не ай-люли
……………………………….
осталось первородно твердых
слов и живуче призрачных и ближе
которых нет — один огонь
не пепелящий их вступающих во онь
оглодь огрызь обочь опричь ослонь
сам сам и рядом что-то никого: овый ова ово
все только он не видь не тронь
не слушай не вдыхай он шелкография он пенье
жар-птицы брат яр-конь
вот кто поэт и сам поэзия и их двоих местоименье
………………………………………………………..
скажи огонь

Афанасьева Анастасия. Место для музыки

Стихи публикуются в авторской редакции.

«Как оно стучалось…»

Алле Горбуновой

Как оно стучалось,
как не моглось —
так безвозвратно
вбит невидимый гвоздь
в глухие, запертые изнутри ворота.
Тик-тук, бом-бом
Тук-тик, бом-бам
Ты не стучи туда, где не зовут;
ты не зови того, кто не стучит.
Пронеси в руках раскаленную
вынутую
из огня связку —
и выбрось ключи.
Дон-дзынь! дон, дон
Дзынь-дон, дин-дон
На ладонях ключами выжжен след —
завтра он будет узором
крыла бабочки,
послезавтра — она упорхнет в слова,
посмотришь — в ладонях ничего нет.
Встанешь прямо
зовущей тишиной
Ладони сложив
местом для музыки

«Столько кругом отголосков…»

Столько кругом отголосков,
что слишком сложно различить голос:
налево посмотришь — эхо,
направо — тоже
Будто ходит оно по кругу,
само себя отражает —
и все давно позабыли
того, кто вскрикнул
Что за слово случилось?
Звал ли на помощь,
или радостно восславил
небо и землю —
этого мы никогда не узнаем,
мы никогда его не увидим.
Потерявшиеся во вращении слепого звука,
повторений повторов, удвоений и без того двойного —
мы присоединяем к общему шуму свой невнятный шепот,
возгласы, крики
Шумит земля голосами,
полон голосами воздух
Я встану прямо насколько умею и глаза закрою,
буду молча стоять, как вода и деревья —
в беззащитности своей
становясь сильнее
Навстречу другой тишине тишиной выльюсь,
наполнюсь встреченным — стану единой,
будто тот голос, что не расслышать,
ненайденный, потаенный
Все самое важное я скажу тебе молча,
а неважное, множась, выговорит эхо

«Прилетел жук, крылья сложил, и показал: вот…»

Прилетел жук, крылья сложил, и показал: вот.
Я посмотрела на панцирь его,
на колючие тонкие лапки его,
и ответила: это о том.
Ветер подул, подсолнух качнул коронованной головой.

Еще от автора Анатолий Генрихович Найман
Рассказы о Анне Ахматовой

Колоритная и многогранная личность Анны Ахматовой стает со страничек мемуаров А. Г. Наймана, которому довелось в течение ряда лет быть литературным секретарем Анны Андреевны, работать совместно с нею над переводами забугорной поэзии, вести беседы о жизни, литературе, политике.


Сэр

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Б.Б. и др.

Первая публикация (в 1997 году) романа Анатолия Наймана «Б.Б. и др.» вызвала если не скандальную, то довольно неоднозначную реакцию культурного бомонда. Кто-то определял себя прототипом главного героя (обозначенного в романс, как Б.Б.), кто-то узнавал себя в прочих персонажах, но и в первом п во втором случаях обстоятельства и контексты происходящего были не слишком лестны и приличны… (Меня зовут Александр Германцев, это имя могло попасться вам на глаза, если вы читали книгу Анатолия Наймана «Поэзия и неправда».


Кратер

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рассказы о

…И почему бы моделью мира не определить пирог. Пирог, как известно, штука многосоставная. В случае Наймана и книги этой – верхний слой теста Анна Ахматова – поэт, определивший своей Верой Поэзию. Пласт донный – поэт Красовицкий Стась, определивший для себя доминантность Веры над Поэзией.Сама же телесность пирога – тут всякое. Книжный шкаф поэзии – Бродский. Довлатов – письмо с голоса. Аксеновские джазмены и альпинисты. Голявкин – неуступчивость правды, безущербность сочувствия. Борисов, вот тут особо: Солженицын осудил его (а Солженицын же «наше все» почище Пушкина), а по чести – не особо наше, не особо все.


Каблуков

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Бессмертие: странная тема русской культуры

О бессмертии как проблеме научной, которым занимаются представители так называемого иммортализма, и проблеме философской, мировоззренческой. Дается краткий обзор истории русского иммортализма от Радищева, написавшего тракта «О человеке, его смертности и бессмертии», до Федорова и его пропагандистки Светлане Семеновой, а также описывается нынешнее состоянии иммортализма, по-прежнему пытающегося разрешить главный вопрос бытия: нужно ли человеку бессмертие, и не лишает ли человека перспектива его бессмертия того, что мы называем смыслом жизни.


Лев Гумилев

Итоги исследовательской работы Белякова как историка культуры — главы из его жизнеописания Льва Гумилева, посвященные Гумилеву-юноше в Ленинграде, его взаимоотношениям с матерью и с ее литературным окружением, с однокурсниками (сложным отношениям), а также — работе Гумилева в экспедициях. Главы эти интересны еще и достаточно объемно прописанным образом тридцатых — автор воссоздает картину повседневного быта, описывает идеологический и социо-психологический климат эпохи, стиль отношений в среде творческой интеллигенции; среди персонажей — Ахматова, Пунин, Мандельштам, Эмма Герштейн и многие другие; образы этих людей, ставших уже персонажами историческими, и, соответственно, уже имеющими свою литературную и историческую мифологию, у Белякова как правило не соответствуют клише, утвердившимся в массовом сознании, и в первую очередь это касается фигуры самого Льва Гумилева, личности сложной и достаточно противоречивой.Полностью книга выходит в 2012 году в издательстве «АСТ».


Могильщик

Галактион Табидзе (1892–1959). Могильщик. Перевод с грузинского Юрия Юрченко, вступление и послесловие Зазы АбзианидзеПубликация, приуроченная к 100-летию создания, возможно, самого знаменитого грузинского стихотворения и к 120-летию поэта.


По соседству

Рассказ про то, что все мы — соседи; соседи по дому, по улице, по месту в автобусе, на кладбище, в кинотеатре, соседи во времени, в поколении и т. д. — то есть все мы, даже очень близкие, как бы предназначенные друг для друга люди — соседи. Тем не менее соединение наше друг с другом где-то все равно происходит, пусть и в том варианте, что предлагает нам Матвеева.