Сборник стихов - [5]

ты действовал так слепо и неверно.

Свобода равнодушья, ты одна

будь проклята и будь благословенна.

Счастливы подзащитные твои —

в пределах крепости, поставленной тобою,

неуязвимые для боли и любви,

как мстительно они следят за мною.

И мы увиделись. Справлял свои пиры

сентябрь, не проявляя недоверья.

Но, оценив значительность игры,

отпрянули все люди и деревья.

III

Прозрели мои руки. А глаза —

как руки, стали действенны и жадны.

Обильные возникли голоса

в моей гортани, высохшей от жажды

по новым звукам. Эту суть свою

впервые я осознаю на воле.

Вот так стоишь ты. Так и я стою —

звучащая, открытая для боли.

Сентябрь добавил нашим волосам

оранжевый оттенок увяданья.

Он жить учил нас, как живет он сам, —

напрягшись для последнего свиданья…

IV

Темнеет наше отдаленье,

нарушенное, позади.

Как щедро это одаренье

меня тобой! Но погоди —

любимых так не привечают.

О нежности перерасход!

Он все пределы превышает.

К чему он дальше приведет?

Так жемчугами осыпают,

и не спасает нас навес,

так — музыкою осеняют,

так — дождик падает с небес.

Так ты протягиваешь руки

навстречу моему лицу,

и в этом — запахи и звуки,

как будто вечером в лесу.

Так — головой в траву ложатся,

так — держат руки на груди

и в небо смотрят. Так — лишаются

любимого. Но погоди —

сентябрь ответит за растрату

и волею календаря

еще изведает расплату

за то, что крал у октября.

И мы причастны к этой краже.

Сентябрь, все кончено? Листы

уж падают? Но мы-то — краше,

но мы надежнее, чем ты.

Да, мы немалый шанс имеем

не проиграть. И говорю:

— Любимый, будь высокомерен

и холоден к календарю.

Наш праздник им не обозначен.

Вне расписания его

мы вместе празднуем и плачем

на гребне пира своего.

Все им предписанные будни

как воскресения летят,

и музыка играет в бубны,

и карты бубнами лежат.

Зато как Новый год был жалок.

Разлука, будни и беда

плясали там. Был воздух жарок,

а лед был груб. Но и тогда

там елки не было. Там было

иное дерево. Оно —

сияло и звалось рябина,

как в сентябре и быть должно.

V

Сентябрь-чудак и выживать мастак.

Быть может, он не разминется с нами,

пока не будет так, не будет так,

что мы его покинем сами.

И станет он покинутый тобой,

и осень обнажит свои прорехи,

и мальчики и девочки гурьбой

появятся, чтоб собирать орехи.

Вот щелкают и потрошат кусты,

репейники приклеивают к платью

и говорят: — А что же плачешь ты? —

Что плачу я? Что плачу?

Наладится такая тишина,

как под водой, как под морской водою.

И надо жить. У жизни есть одна

привычка — жить, что б ни было с тобою.

Изображать счастливую чету,

и отдышаться в этой жизни мирной,

и преступить заветную черту —

блаженной тупости. Но ты, мой милый,

ты на себя не принимай труда

печалиться. Среди зимы и лета,

в другие месяцы — нам никогда

не испытать оранжевого цвета.

Отпразднуем последнюю беду.

Рябиновые доломаем ветки.

Клянусь тебе двенадцать раз в году:

я в сентябре. И буду там вовеки.

Декабрь

Мы соблюдаем правила зимы.

Играем мы, не уступая смеху,

и, придавая очертанья снегу,

приподнимаем белый снег с земли.

И, будто бы предчувствуя беду,

прохожие толпятся у забора,

снедает их тяжелая, забота:

а что с тобой имеем мы в виду.

Мы бабу лепим, только и всего.

О, это торжество и удивленье,

когда и высота и удлиненье

зависят от движенья твоего.

Ты говоришь: — Смотри, как я леплю. —

Действительно, как хорошо ты лепишь

и форму от бесформенности лечишь.

Я говорю: — Смотри, как я люблю.

Снег уточняет все свои черты

и слушается нашего приказа.

И вдруг я замечаю, как прекрасно

лицо, что к снегу обращаешь ты.

Проходим мы по белому двору,

мимо прохожих, с выраженьем дерзким.

С лицом таким же пристальным и детским,

любимый мой, всегда играй в игру.

Поддайся его долгому труду,

о моего любимого работа!

Даруй ему удачливость ребенка,

рисующего домик и трубу.

* * *

— Мы расстаемся — и одновременно

овладевает миром перемена,

и страсть к измене так в нем велика,

что берегами брезгает река,

охладевают к небу облака,

кивает правой левая рука

и ей надменно говорит: — Пока!

Апрель уже не предвещает мая,

да, мая не видать вам никогда,

и распадается Иван-да-Марья.

О, желтого и синего вражда!

Свои растенья вытравляет лето,

долготы отстранились от широт,

и белого не существует цвета

остались семь его цветных сирот.

Природа подвергается разрухе,

отливы превращаются в прибой,

и молкнут звуки — по вине разлуки

меня с тобой.

Мотороллер

Завиден мне полет твоих колес,

о мотороллер розового цвета!

Слежу за ним, не унимая слез,

что льют без повода в начале лета.

И девочке, припавшей к седоку

с ликующей и гибельной улыбкой,

кажусь я приникающей к листку,

согбенной и медлительной улиткой.

Прощай! Твой путь лежит поверх меня

и меркнет там, в зеленых отдаленьях.

Две радуги, два неба, два огня,

бесстыдница, горят в твоих коленях.

И тело твое светится сквозъ плащ,

как стебель тонкий сквозь стекло и воду.

Вдруг из меня какой-то странный плач

выпархивает, пискнув, на свободу.

Так слабенький твой голосок поет,

и песенки мотив так прост и вечен.

Но, видишь ли, веселый твой полет

недвижностью моей уравновешен.

Затем твои качели высоки

и не опасно головокруженье,

что по другую сторону доски

я делаю обратное движенье.

Пока ко мне нисходит тишина,

твой шум летит в лужайках отдаленных.

Пока моя походка тяжела,

подъемлешь ты два крылышка зеленых.