Сборник рассказов - [30]

Но отец взглянул мутными своими глазами на картину и пошатнувшись закричал:

- Да плевать я хотел на эту картинку и это художника!

И он не плюнул даже а харкнул прямо на огромный залитый расплавленным золотом алмаз солнца.

- Проваливай! - орал он на Анатолия, - Убирайся прочь, щенок ты этакий, иди гуляй, убивай, свергай, рушь, строй, только убирайся прочь! А ты иди сюда! - он схватил своей ручищей Аннушку и потащил было за собой, но та неожиданно и ловко как кошка вырвалась, глаза ее теперь широко были раскрыты и в них бушевало гневное пламя.

- Как ты смел? - закричала она, - как мог ты плюнуть!...

Отец побагровел и сжав кулаки ступил на нее, теперь он всей своей массивной тушей выступил на площадку, он цедил сквозь зубы:

- Ах ты стерва! Родному отцу посмела противиться, а кто тебя кормит, поит забыла? Ты...

- Да уж вспомнил, - выпалила разгоряченная Аня, - уж не ты кормишь! Ты все свои деньги пропиваешь! Забыл уж наверное что я на почте работаю, я семью кормлю, а ты... ты только и можешь что в кабаке нажираться да матушку бить, на большее ты не способен...

- Стерва! - заорал взбешенный отец и размахнувшись дал Ане пощечину, - А ну иди в дом, сейчас я с тобой поговорю, ты у меня надолго запомнишь...

Одновременно снизу раздался крик инвалида с гниющей кожей: "- Так ее, так!" и Анатолий для которого этот удар по щеке Ане был совершенной, дикой и противоестественной неожиданностью, был ударом по его сердцу, он покачнулся в первый миг, а затем уже схватил Аниного отца за руку:

- Не смейте! - только и мог он выдавить из себя.

А отец не выпуская Аню, свободной рукой, схватил Анатолия, за рванье которое на нем висело, у шеи, там где должен был быть воротник и встряхнул так, что материя разорвалась, а Анатолий, отскочил в сторону, ударившись спиной о перекошенные лестничные перила. А отец вырвал из Аниных рук картину, оттолкнул Аню вслед за Анатолием и разорвал картину на две части бросил ее себе под ноги и с остервенением стал топтать, бессвязные ругательства вырывались при этом из его глотки.

Аня вдруг зарыдала и, обхватив покачивающегося от слабости Анатолия, восклицала:

- Да что же это!...

В дверном проеме, за спиной отца, появилось заплаканное распухшее женское лицо, с разбитой в кровь губой, то была мать Анны. Она схватила своего мужа за руку и запричитала:

- Кирюша, уймись! прошу уймись!

А он оттолкнул ее вглубь квартиры и не удержавшись на трясущихся ногах упал бы, да схватился за дверную ручку и вновь заорал благим матом:

- А ну дочь давай в хату! Я тебя сейчас уму разуму поучу, будешь у меня знать... А ты, - ткнул он в Анатолия, - если я еще раз рожу твою немытую увижу, так отделаю так что мать родная не узнает!

Аня повернулась к нему и в глазах ее гнев смешался с растерянностью: она не могла поверить, что эта картина, это окно в мир иной, слившееся в ее сердце во что-то единое, прекрасное и жаркое вместе с чувством к Анатолию, что это ставшее уже частью ее самой, было так просто разорвано и истоптано.

А отец уже вновь подошел к ней и схватив за руку потащил за собой. Аня вновь вырвалась, на этот раз не ловко по кошачьи, а силой, именно силой. Так в мгновенья наивысших духовных переживаний, даже в слабых телах черпаются из духа силы великие.

- Я уйду! - закричала она, и в этот миг приоткрылась одна дверь на площадке, на миг показалось испуганное старушечье лицо и дверь захлопнулась, а Аня все кричала в истерике отступая по лестнице и уводя за собой Анатолия:

- Довольно с меня! Хватит!... Как ты мог... ты не человек после этого, не отец мне, ты... ты хуже животного!... Ухожу, видеть тебя не могу.

- А ты потаскуха! - заревел словно разъяренный бык ее отец, - Ну иди, иди со своим художником! Тебе мое проклятье! Иди, иди!

Аня всхлипывая, потащила Анатолия за собой вниз по лестнице, а вослед им раздался крик Аниной матушки:

- Доченька, вернись! Да куда же ты?! Вернись! - последний крик был совсем уж пронзительным, таким что инвалид под лестницей словно бы отвечая ему сам зашелся в крике:

- Да заткнитесь же вы! Дайте мне заснуть!

Аня, по щекам катились слезы, все тащила за собой Анатолия и приговаривала:

- Что же это он сделал... никогда, никогда я ему этого не прощу! Толечка, скажите, вы на меня очень сердитесь... вот я какая дура правда? Точно на беду вы со мной встретились... Нет, нет, - тут же сама испугавшись своих слов поправляла она, - не на беду, не на беду, я знаете, Толечка, буду теперь всегда с вами, хорошо? Ладно? Буду вам помогать как смогу, все что хотите теперь для вас сделаю. И вы ведь вновь нарисуете такую картину и даже еще лучше, ведь это у вас в душе, да ведь Толечка?

В это время они вышли на улицу где стало совсем уже темно и в режущим холодными порывами, жестком воздухе, летели и летели на мостовую бессчетные мириады снежинок; кое-где продиралось сквозь эту падающую без конца к земле ледяную массу, пламя костров, и еще с более оживленных улиц, виделись и мигали среди метели маленькие светлячки-фонарики.

- Ну вот и настоящая зима началась, - слабым голосом проговорил Анатолий и закашлялся, страшным, душившим его кашлем. Что-то заклокотало и треснуло в его горле словно бы разорвалось. Наконец он засипел, - теперь мне надо назад в мой подвал. Анечка я сам дойду, слышите?! Хватит уже, оставьте меня и идите отогревайтесь у себя дома!