Сборник рассказов «Дикие люди» - [18]

Галкин подал колоду Францу.

— Ты мне веришь, Франц?

— Тебе?.. Тебе я верю, — глядя в колоду, решительным голосом ответил Франц Галкину.

— Так дай ему револьвер. Не будет он шмару бить. А зачем тебе, ципа, револьвер?

— Кочергу возьму, — ответил Филипп.

Галкин даже завизжал от удовольствия.

— Ну, вот, говорил я вам, он убивать не станет шмару! Я тебе сто рублей взаймы дам, Франц.

— Не надо мне ста рублей, Галкин, — мне отдать трудно.

— После отдашь. Я тебе дам сто рублей взаймы, а ты дай Фильке револьвер. Он завтра приедет к обеду сюда… на серой в яблоках!.. И Кочергу привезет!

Духанщик устало и злобно, вскричал:

— Сдавайте!.. Кому сдавать? Поговорили!..

Галкин вырвал назад колоду у Франца:

— И на кон тебя не допустим, ты — начальство, ты играть не смеешь. Не мешай парню бандита арестовать. Он — герой, ей-богу. Отдай ему, Франц, револьвер!

— Давай сто рублей, — сказал Франц, снимая кобуру.

— На тебе пока десять, а то ведь остальные тоже проиграешь.

Франц улыбнулся гордо и снисходительно.

— Конечно, проиграю, — и передал револьвер Филиппу.

Филипп был уже в дверях, когда Франц крикнул ему:

— А коли убьешь любовницу или любовника, я не буду возражать против твоего самосуда, гражданин.

Вызвались провожать Филиппа. Он, действительно, ушел по дороге в горы, но ему все-таки не поверили и побежали к землянке, в которой спала Софья. Старались говорить тихо, но Софья проснулась и вышла. Ей рассказали о словах Филиппа и о том, как он шел под дождем в горы (а действительно накрапывал дождь). И Софья начала браниться — по-мужски, так что пришед-шим стало противно, и они, поверив и посочувствовав Филиппу в его несчастьях, вернулись в духан. И как только они ушли, она (зная, что тот уже ждет за углом) крикнула раздраженно: "Петька!" И действительно, сейчас же вышел Петька. Она еще раз назвала Филиппа хвастуном и сказала, что дураков она любить не может и не умеет. Петька торопливо подтвердил правиль-ность ее мыслей и схватил ее за груди. Она его оттолкнула и сказала, что Филипп трепло и жулик и встречаться с ним она больше не будет. И еще раз Петька схватил ее за груди, и тогда она не оттолкнула его. И так как итти в кустарники было далеко, да и дождь накрапывал, Петька уговорил лечь подле дверей, прямо на землю, и Софья легла. И так они лежали долго, и Софья думала, что любовь Петьки немногим отличается от любви Филиппа: так же он дышит, так же бормочет ненужные слова, а все-таки она, чего-то жалея, плакала. Но слез ее Петька не заметил, да ей не хотелось, чтоб он замечал их. Петьке ее лицо казалось горячим и содрогающимся от нежности. Он был сильно доволен, потому что уже восемь месяцев не лежал с женщиной, и еще потому, что завтра многие будут ему завидовать.

III

Илья Кочерга бродил по двору своего дома, мучимый ознобом и бегающими по всему телу болями. Последние полгода он плохо спал, а если и засыпал, то сны ему постоянно снились военные — сражения, взрывы, повешения. Спускаться вниз, в долину Бзуджи, было все труднее и труднее. Надо было хранить степенность походки; не глядеть на народ, по которому он сильно соскучился; не пить в компании водку. Илья Александрович Кочерга приехал на Демебекову гору не с Урала, как о нем рассказывали, а из-под города Гурьева, что стоит у Каспия. Хозяйство его разрушили войной, — он выкопал землянку и все-таки запахал. И два раза худые люди сжигали у него поспевшие хлеба. Он посеял третий раз — съела саранча! И тогда он украл в совхозе серого в яблоках и ушел на Кавказ. Здесь, у Демебековой горы, он выстроил с большим трудом деревянный дом, и постройка деревянного дома многих изумила — об Илье пошли рассказы. Однажды пришли к нему четыре удалых человека, заперлись с ним в горнице, и через два дня в ста сорока верстах от Демебековой горы, в селе Иша, был ограблен кооператив, и при этом грабеже впервые Илья убил человека. Убить человека (а Илья выстрелил ему в рот) оказалось делом противным, но легким. Хозяйство Ильи наладилось, и, так как все свои поступки он обдумывал подолгу и от природы не был болтливым, у него было мало промахов, и он смог быстро нагнать на людей страх и ту особую почтительность к силе, которая держится дольше страха. О первых своих бандитских налетах он просил жену свою рассказывать приятельницам, — слава о нем пошла быстро, но подле Демебековой горы не селились, и гости, которые вначале его посещали, перестали к нему ездить. И вдруг, действительно, оказалось, что далеко округ земля им, Ильей, распугана. Это ему вначале сильно понравилось, но затем переносить такое отношение людей становилось все труднее и труднее. Если бы он пахал и сеял, он мог бы знать, сколько может перепахать и посеять, и сколько сжать, и сколько продать. Но сеять и пахать он уже не мог, потому что это показывало бы людям его слабость, и люди немедленно приехали бы к нему на двор и. мстя за свои страхи и унижения, убили бы с долгими мучениями, Илью. И выходило так, что Илья должен был грабить и убивать людей даже тогда, когда ему было трудно убивать и когда ему не хотелось. Расходы по дому были маленькие; денег нужно немного: но он продолжал убивать и грабить. Из-за того, что с людьми он встречался мало, он с теми, с которыми приходилось встречаться, усвоил грубое обращение и короткие фразы в разговоре. Двоих его помощников убили при одном из нападений, а двое сами покинули его, не желая выносить грубостей. И остался Илья один. Сведения о богатых людях и кооперативах приносили ему пастухи, он встречал их на лугу перед домом, — и с каждым месяцем все меньше и меньше посещало его пастухов, и все реже спускался Илья в долину. Пробовал он ходить в Турцию с контрабандой, но среди грузинов он был одним русским, и грузины не верили ему, а он не верил грузинам. Так с контрабандой и не вышло… От колодца, сильно сутулясь, жена Ильи, Даша, несла большое ведро воды. День был жаркий — от ведра поднимался еле заметный пар. Утром хотел приехать духанщик Шавлиев, привезти Даше серьги и сообщить, когда из кооператива повезут выручку в город… И с женой тоже не получилось счастья, потому что верил ей, пока был сильным, а как только почувствовал слабость, начал жену бить. Она переносила его побои молча, сжав губы и уставясь ему в бороду ненавидящими глазами. После побоев она долго молилась (Даша была дочь протоиерея, и этими молитвами она как бы безмолвно намекала на свое раскаяние за то, что сбежала от отца с Ильей).