Сборник произведений - [12]

Потом мама перестала пахнуть луком и стала видеть совсем плохо, поэтому врачи решили полечить ее глаза вблизи. Вздыхающий папа, шурша пакетами и хрупкими суставами, снарядил девицу Т навестить ее, чтобы передать ритуальные яблоки с черными пупками, дрожащий бульон в банке и апельсин, символ солнца в больничной бесцветности. Девица Т не могла противиться семейному долгу, но у нее сразу же вспотели ладони. Сопровождаемая страхом перед новыми душевными ссадинами, она вошла в грохочущую суету метрополитена.

В вагоне девица Т сначала не решалась открыть глаза, сжимая холодный, как в ванной, поручень. Она вспоминала свои многочисленные «я», их веселые лица, заостренные уши, красные волосы и длинные зубы, их пушистые хвостики, и думала, как много пройдет серого времени прежде, чем она вновь рассыплется на них. Потом, качнувшись на повороте, девица Т посмотрела вокруг и обнаружила, что побочный эффект от маминых капель передался и ей. А возможно, он был и не побочным эффектом, а бесполезным даром, который передавался в семье девицы Т из одного смиренного поколения в другое. С растущим облегчением она, чуть повернув голову, видела вокруг не замотанные в ткань оболочки людей, а тех, на кого они расщеплялись, попадая в древнеегипетские океаны. Кашляющий мальчик был мускулистым кентавром, на груди которого горел латинский девиз с ошибкой точно в середине. Пресная рыхлая женщина, читавшая вместе с ребенком книгу, была двумя голубоволосыми юношами, любившими друг друга прямо на сиденье. Ребенок был могучим рогатым демоном, из ноздрей которого валило пламя. Заткнутая плеером девушка в поле бокового зрения представала бледным эстетом в берете, с томиком Камю в тонких, как сигареты, пальцах. И только старики оставались запертыми в своем теле и снисходительно смотрели на незнающую молодежь.

Радость девицы Т длилась недолго. Она вдруг испугалась того, что реальность расслаивается. Покинув вагон, она вскочила в поезд, едущий в обратную сторону, чтобы вернуться к своему волшебному окну и не оказаться навсегда на полной опасностей и скуки стороне. Небольшой человек в очках и с портфелем толкнул ее, сказал что-то, нацеленное в самую нежную часть ее мягкой души, и предстал в поле бокового зрения казаком с хоругвью.

Спотыкаясь обо все, что торопливо бросали ей под ноги отчаявшиеся ангелы, теряя яблоки и туфли, засеивая асфальт мелочью, девица Т добежала до дома, оттолкнула в прихожей трикотажного папу и закрылась в своей комнате. Папа, услышав из-за двери знакомое щелканье, вспомнил несколько слов из своей молодости, залитой слепящим солнцем черно-белых фотографий, и ушел на кухню пить чай. Звякая ложкой о чашку и успокаиваясь, он смотрел в окно и думал о том, что и его сознание когда-то напоминало глазурь на торте, но упорной работой, которая заняла основную часть его жизни, он укрепил его и вымешал до густого серого теста. Он также подумал, что необходимо поговорить об этом с девицей Т, раз она не заметила разницы между семейным долгом и общением с буквенными существами.

Папа постучал в дверь девицы Т, но ему никто не ответил. Поскрипев на пороге, он вошел и увидел ту же картину, которую незадолго до этого застала его супруга. Девицы Т не было ни в умятом кресле, ни на диване, ни даже в углу, где когда-то в детстве она проводила смотр кукол и сортировала саднящие воспоминания. Кошки тоже не валялись на своих местах. Плотной меховой толпой они обступили лежащий на полу серый провод, по которому струились иллюзии. Подрагивающей рукой отец девицы Т разогнал кошек и встал на четвереньки, чтобы как можно ближе изучить провод. Он был теплым и пах, как девица Т, из-за чего морщины на лице папы сложились в горестный узор. Папа не мог себе представить, как он объяснит все милиции. Кошки мурлыкали, терлись о провод и облизывали его, а он слабо, удовлетворенно шевелился — это последние фрагменты бисквитного сознания девицы Т утекали по нему в иллюзорность.

Редактор Х и знамения

Редактор Х носил серый пиджак в «елочку» и шлейф затхлого запаха, характерного для занятых мужчин, не обдуваемых новыми веяниями. Крепкие ноги редактора Х уверенно состыковывались с землей, он был молчалив, равнодушен и только в курилке, блестя очками и посыпая лестничный гранит пеплом, включался порой в кратковременные споры о судьбах. Уверенность распространялась не только на контакт с поверхностью планеты — также редактор Х был уверен в себе, супруге, их общем небольшом будущем и в том, что он профессионально выполняет свои рабочие обязанности. Обязанности были скучны: он создавал «бегущую строку», мешающую просмотру новостных передач, и следил за ее правильным функционированием. Имя его осталось неизвестным потому, что практически никогда не появлялось в титрах.

Население, отвлекаясь на краткие сообщения о происшествиях и сказанных важными людьми фразах, которые всегда убегали в левый угол слегка запыленного экрана быстрее, чем их можно было полностью прочитать, не подозревало о существовании редактора Х. Олицетворением новостей для него являлся отутюженный диктор. Редактор Х тоже не думал о населении и презирал диктора, который мог допустить речевую ошибку и не покраснеть. Жизнь редактора Х была сосредоточена в буквах, которым надо было придать правильную последовательность, и юрких знаках препинания. За долгие профессиональные годы он выдрессировал их и себя так, что слова выстраивались в безукоризненную шеренгу еще до того, как до редактора Х долетал их смысл. Изредка замечая фотографии или видеоматериалы с мест особенно знаменательных событий, он бывал удивлен тем, что из людей вытекает кровь, а не высыпаются сухие четкие буквы.