Сборник памяти - [122]

Вторая встреча была в аналогичной обстановке: на вручении Премии И. П. Белкина 18 марта 2002 года в застекленном «Атриуме» Пушкинского музея, который один из членов жюри Сергей Юрский тогда удачно уподобил залу вокзала. От того вечера у меня сохранилась запись, которая заканчивается так: «Потолстевший Слаповский. Они все с А. П. Чудаковым к Дмитриеву, часов около 11. Я благоразумно в гостиницу».

Конечно, благоразумие вещь постыдная, и в оправдание себе скажу, что был я тогда безработным, денег на ночное такси не имел, а главное, чувствовал себя неважно, продолжением чего стал обширнейший инфаркт, накрывший меня летом того же года.

Присуждение роману Александра Павловича премии «Русского Букера десятилетия» стало общим праздником, для меня вдвойне: как член одного из жюри прошедшего десятилетия я голосовал, естественно, за него.

А книгу, подаренную жене, у нас вскоре украли, и следы вора так и не отыскались.

Но недавно Мариэтта Омаровна подарила нам новое, «лауреатское», издание «Ложится мгла на старые ступени» с приложением отрывков из дневников Александра Павловича.

Никакое, самое блестящее послесловие не дало бы такого эффекта, как эти отрывки. Дневники показывают, что «Ложится мгла на старые ступени» не мемуар, как полагали и полагают некоторые, а роман. Автор дневников и автор романа совсем не одно и тоже. Роман писал настоящий художник для настоящего читателя, а в дневники записывал прекрасный, наблюдательный, талантливый человек, крупный ученый, но вовсе не с художественной целью. Записи интересны и сами по себе, для понимания личности А. П., и для характеристики нравов эпохи и т. д. – чего уже много. И все же особенно поразителен стереоскопический эффект соседства двух текстов: русский талант – писатель, ученый, человек.

Юрий Попов Наша юность

На первом курсе филологического факультета МГУ мы оказались с Сашей в одной группе и вскоре подружились. Саша был очень общительным человеком, открытым всем впечатлениям новой для него московской жизни. Я бывал у него в общежитии на Стромынке, а он у меня дома, мы вместе ходили в студенческие походы (одним из организаторов их был ставший потом известным лингвистом Игорь Мельчук). Это была идеальная юношеская дружба, полная наивных мечтаний об обновлении мира, противостоянии официозу (наши первые университетские годы пришлись на время т. н. оттепели, разоблачений XX съезда партии). Я с упоением слушал его захватывающие рассказы о жизни в Щучинске, переполненном ссыльными самого разного звания и чина (теперь все это можно прочитать в его романе).

Его знакомство с московскими музеями и художественной жизнью столицы перешло в страстное желание стать искусствоведом и перейти на соответствующее отделение исторического факультета МГУ. Вместе с ним мы ходили к моей старшей двоюродной сестре (невестке С. И. Ожегова), когда-то окончившей это отделение (тогда оно было еще на филологическом факультете) и обсуждали все перипетии этой проблемы. Саша серьезно готовился к предстоящему собеседованию. Однажды, будучи в Пушкинском музее изобразительных искусств, услышав, как одна из посетительниц рассказывает своему сыну о мифологических сюжетах на картинах Рембрандта, Саша вступил в разговор и стал объяснять, что Рембрандт каждый раз истолковывает мифы по-своему. Собеседование на историческом факультете состоялось весной, в конце первого курса (кажется, в переговорах участвовал и декан факультете Арциховский), и Сашу готовы были принять в искусствоведы – но снова на первый курс, и тогда, как выяснилось, он на целый год остался бы без стипендии. Это решало его судьбу – без стипендии он просто не смог бы жить в Москве (по той же причине герой его романа не сможет перейти с исторического факультета на филологический).

Саше постоянно приходилось подрабатывать, в числе прочего участвовать в экспериментах, проводимых в Институте психологии, который находился тогда возле университета. И он пересказал мне услышанную им поразительную историю о выступлении Вольфа Мессинга на сессии института в конце 1940-х годов, где его собирались разоблачать и где во время заседания он заранее воспроизвел предполагаемые речи его обличителей.

В первые университетские годы я находился под сильным впечатлением от общения с моим бывшим школьным учителем, с которым я познакомил Сашу и который впоследствии стал прототипом одного из персонажей его романа – философа Григория Васютина. Георгий Викторович Панфилов – так звали моего учителя – появился у нас в конце 10-го класса (до окончания оставалось месяца два) в качестве преподавателя логики и психологии – предметов, незадолго до этого включенных в школьный курс. Придерживаясь каких-то руссоистских принципов, что всякий ученик по природе добр, он ставил всем пятерки и не обращал никакого внимания на то, что происходило в классе во время урока. Несколько человек, которым было интересно то, что он рассказывал в своей неторопливой манере, садились на первые парты, а остальные занимались чем угодно – болтали, играли в морской бой, читали, делали уроки, только что не пускали голубей.