Сборник - [29]

Он думал о том, как это несправедливо, что человек сохраняется в памяти разрушенным старостью, в то время как это лишь малая часть его образа. До какого возраста в его жизни самым большим ужасом тлела мысль, что её может когда-нибудь не стать? Наверное этот страх угас где-то во время войны, задавленный пережитой потерей брата. Но эта утрата сблизила их на новой, более глубокой основе.

Всё происходило в обычной и неумолимой последовательности: уже опустела комната, сохраняющая только запах хвои, уже они молча сидят по обе стороны гроба в раскачивающемся автобусе. И вот – свежая гора земли и яма возле знакомого камня с именем его отца. В послевоенные годы он был уже внутренне независим, но та духовная связь, которая их объединяла теперь, была не менее прочной и значительной. Во многих аспектах уже лидировал он, и на каждом рубеже характер их отношений менялся. Её властная и уверенная в себе натура, натура прирождённого лидера, должна была примириться с появлением у него жены и необходимостью устанавливать внутри семьи новые отношения. И она достойно справилась с этой проблемой.

Кто-то даже организовал традиционные выступления с перечислением достоинств умершей. Всё, как положено. Он же думал о том, что неизбежно, неотвратимо прийдёт для него этот момент, и как будет происходить этот переход в вечное ничто, и нужно ли всё время готовиться и жить с этой мыслью, или прятаться от неё, изгоняя из сознания; и сколько великих умов – эта такая уязвимая живая протоплазма – мучилось одним и тем же вопросом, и всё равно в конце концов человек остаётся один на один – с чем именно? Не более как с последней физической болью, с последним леденящим страхом… И редкие счастливцы уходят во сне, в неведении отключённого сознания, или в блаженном умиротворении, питаемом благословенным заблуждением…

Новым испытанием для неё была новая роль – овдовевшей матери в доме сына и невестки. И, наконец, инсульт, надолго приковавший её к постели и всё же отступивший перед её могучей волей. Она поднялась, ходила с палкой, занималась хозяйством, продолжая много читать, слушать музыку и смотреть телевизор, попрежнему владела своим даром привлекать к себе людей, она вырвала у судьбы ещё тринадцать лет активной жизни. Приходившие в дом его друзья прежде всего заходили в её комнату. И сам он ощущал потребность от раза до раза прикоснуться к этой родной и далеко не кроткой и смиренной душе.

Но годы шли, и это общение больше становилось сыновним долгом по отношению к теряющему силы близкому человеку. Постепенно мир её возможностей сужался, она уже не разводила цветы на окне, ей утомителен стал телевизор, всё труднее было читать. И незаметно подкралось время, когда некоторые её беспричинные беспокойства и странные утверждения превратились в чётко выраженные признаки болезни. Для него началось трудное время непрерывных ночных вставаний, бесконечных бесполезных уговоров и постоянной тревоги. Она постепенно перестала ходить, возникли новые проблемы, с неимоверными усилиями нашли старуху-сиделку, с которой она вначале ещё беседовала и тоже покорила её сердце, но скоро и это прекратилось. Теперь у него не было ни минуты покоя, ни дома, ни на работе, как, впрочем и у других домашних, может быть только это не так ранило их души. У него же внутри всё обрывалось, когда он видел это страдающее лицо, те же знакомые живые глаза с растерянным теперь выражением, с непониманием причины случившегося…" – Ты хочешь пить?" – И тихо-тихо: " – Очень.." – в приоткрывшемся рту один большой жёлтый зуб…

Повернуть её с боку на бок или приподнять для смены белья не мог никто, кроме него. Он ходил с постоянной режущей болью в пояснице. Часто сиделка вызывала его с работы по телефону, он мчался на такси за двадцать километров домой, чтобы попытаться успокоить её, поднять или повернуть, кормить… Что было делать, все отпуска у всех кончились, не увольняться же теперь, когда при повальных "перестроечных" сокращениях штатов устроиться на работу стало невозможно…

Он с облегчением подумал, что ушло в прошлое это дикое правило прилюдно кромсать ножницами одежду покойника, чтобы отвратить алчных гробокопателей – слава богу, уже не то время, как при похоронах его отца… Он послушно бросил ком глины в засыпаемую яму. Больше ему ничего здесь не оставалось делать, венки составят в художественную пирамиду без него. Он знал, какую он потом положит плиту: на ней будет её росчерк – ему нравился её округлый почерк библиотечного работника, – а под ним роза, её цветок.

С какого-то времени контакт с её сознанием был полностью утерян, приходилось только угадывать её потребности. Лечащий врач (если только это ещё считалось лечением) вполне определённо сказал, что изменить её состояние к лучшему уже невозможно. Успокоительные лекарства действовали слабо и недолго. И для него начался настоящий ад, когда он, сидя у её постели и держа её руку, пытался каким-то мистическим образом связаться с её душой и влить в неё умиротворение и понимал, что найти в этом сумраке её душу и сознание он теперь никогда не сможет. Та, которую он знал, ушла уже от него навсегда. Ему оставалось только делать всё, что в его силах, для этого тела.