Савва Морозов - [128]
Купцам и земцам удалось добиться желаемого: Булыгину было предписано привлекать народных представителей к участию в предварительном обсуждении и разработке законодательных положений. Что касается выработки самого положения о Государственной думе, то она, по словам Бурышкина, «вызвала раскол в московских промышленных кругах… На собрании выборных [Московского] Биржевого общества, 2-го июня 1905 года, значительное большинство высказалось за совещательную думу, на что меньшинство заявило протест… Мысль протестующих была простая и ясная: Дума должна быть законодательной».[587] Савва Тимофеевич, который не дожил до этих событий, в данном вопросе выказал весьма умеренный подход. 9 февраля 1905 года Морозов составил в адрес Комитета министров «Программную записку»,[588] которая увенчала его многолетнюю работу по решению рабочего вопроса. Основной упор ее автор делал на изменения в области фабричного законодательства, считая, что закон должен признать только экономические стачки, в то время как политические забастовки аномальны и свидетельствуют о неблагополучии в обществе. Однако в ней освещались и другие вопросы российской жизни, с указанием на конкретные факты проводилась мысль о необходимости реформ в области государственного устройства и гражданского законодательства. Среди прочего, Морозов говорил об «оковах, наложенных на свободный голос страны, лишенной возможности говорить о своих нуждах Верховному носителю власти».[589] То есть речь шла только о законосовещательных, а не о законодательных функциях нового органа.
Согласно тексту «Программной записки», Морозов являлся сторонником парламентарной монархии с привлечением к управлению всех слоев общества, отстаивал либерально-демократические ценности, такие как свобода слова, печати, собраний, всеобщее равноправие, неприкосновенность личности и жилища, обязательное школьное образование и т. п. Кстати, в указанной записке Савва Тимофеевич ни словом не упоминает о революции! Напротив, текст ясно показывает: его автор являлся противником любого насилия, считая, что любые экономические проблемы можно решить мирным путем.
Кто знает, сколько еще превосходных идей кипело в голове Морозова… Вероятно, распорядись судьба иначе, он продолжил бы активно влиять на ход политической и общественной жизни Российской империи. Возможно даже, он мог бы повлиять на ход реформ в качестве лица, ведущего диалог с властью — пусть даже диалог этот проходил бы на повышенных тонах, но без смертоубийств, — требуя мирного преобразования существующего режима. Однако ему не суждено было дожить даже до создания первой думы.
Из всего сказанного выше следует вывод: большевизм для Морозова явился, что называется, временным увлечением. Притом увлечением, прочно связанным с его любовными переживаниями. Ушли они, и политические пристрастия Саввы Тимофеевича постепенно вошли в русло, более близкое общественной среде, которой он принадлежал. В советское время вокруг него создалась романтическая репутация революционера-во-вред-себе. Но действительность куда менее романтична. Морозов очень недолго поддерживал радикальное течение, ставившее своей целью разрушение старого государственного порядка. И в последние годы жизни отвернулся от большевиков. Пора подумать об исправлении этой самой «непререкаемо-революционной» репутации: она явно неуместна и незаслуженна.
1904 год стал переломным в судьбе С. Т. Морозова. Переменам в личной жизни, а также резкому повороту в общественно-политической деятельности соответствовало еще одно изменение — в отношениях Саввы Тимофеевича и Московского Художественного театра.
Уже 16 февраля 1903 года В. И. Немирович-Данченко писал А. П. Чехову: «В товарищеском смысле в нашей театральной жизни намечается какая-то трещина, как бывает в стене, требующей некоторого ремонта. По одну сторону этой трещины вижу Морозова и Желябужскую и чувствую, что там окажутся любители покоя около капитала, вроде Самаровой, например. По другую сторону ясно группируются Алексеев с женой, я, твоя жена, Вишневский… Трещина медленно, но растет».[590] Со временем напряженные отношения будут только нарастать. Точкой накала стал октябрь 1903-го, когда между Станиславским, Немировичем-Данченко и Морозовым состоялся разговор, в котором Станиславский, обращаясь к Немировичу, критиковал уровень его последних постановок. Морозов выражал согласие со Станиславским. Это выбило из колеи Владимира Ивановича: его критиковали в присутствии купца. В ноябре того же года Немирович-Данченко вновь писал Чехову: «Морозовщина» за кулисами портит нервы, но надо терпеть. Во всяком театре кто-нибудь должен портить нервы. В казенных — чиновники, министр, здесь — Морозов. Последнего легче обезвредить».
