Савва Мамонтов - [89]

Кругликова встретили аплодисментами, криками «ура».

Опера была проиграна в этот вечер и всех взволновала. Секару пришлась по голосу партия Садко, Забеле — Волховы. Врубель, вдохновленный ее пением, здесь же, в кабинете, набросал эскиз костюма. Коровин начал делать эскизы декораций, Серов ему помогал. Савва Иванович, глядя на коровинские эскизы, сочинял мизансцены. Шаляпин вдохновился арией Варяжского гостя и исполнил ее так, что, казалось, варяг, доподлинный варяг, воскрес и явился сюда, в большой кабинет мамонтовского дома.

Савва Иванович назавтра уехал в Петербург, говорил с Римским-Корсаковым, и тот обещал в конце декабря быть в Москве.

Мамонтов вернулся. Работа шла полным ходом. Коровин с Малютиным писали декорации. Подводное царство помогал писать Врубель. Артисты разучивали свои роли, хор и оркестр репетировали ежедневно. Нужно было торопиться, чтобы премьера поспела к рождественским каникулам. «Генеральная репетиция затянулась до рассвета, — вспоминает Шкафер, — в церквах звонили к заутрене, а у нас на сцене пели „Славься, грозный царь морской“».

Конечно, при такой поспешности невозможно было сделать так, чтобы все шло безукоризненно.

«Очевидцы помнят отчетливо, — пишет, вспоминая первое представление, В. С. Мамонтов, — как в первой картине, на пиру, между яствами и чашами с медом, перед хористами лежали тщательно замаскированные клавиры, которыми они подкрепляли знание своих партий».

Не все исполнители были на высоте. Нехороша была Негрин-Шмидт в партии Волховы. Партию Варяжского гостя исполнял Алексанов, и, конечно, создать такой образ, какой сходу создал Шаляпин, он не мог… Зато Секар Рожанский был на своем месте. Партия Садко была словно бы для него написана, и после сцены, в которой исполнил он коронную арию своей партии: «Высота-ль, высота-ль поднебесная…» — зрители сидели словно завороженные. Опустился занавес, а в зале стояла полная тишина, и лишь через одну-две минуты шквал аплодисментов разразился в зале Солодовниковского театра…

Первый спектакль был дан 26 декабря, второй — 28-го. К третьему приехал Римский-Корсаков с женой. Состоялся этот спектакль 30 декабря. Но Римский-Корсаков, как и Рахманинов, воспринимал поначалу лишь музыкальную часть, которая была еще далека от совершенства, хотя Негрин-Шмидт была заменена Забелой, а Варяжского гостя исполнял Шаляпин.

В своих воспоминаниях Римский-Корсаков пишет: «В оркестре помимо фальшивых нот не хватало некоторых инструментов; хористы в I картине пели по нотам, держа их в руках вместо обеденного меню, а в IV картине хор вовсе не пел, а играл один оркестр. Все объяснялось спешностью постановки. Но у публики опера имела громадный успех, что и требовалось С. И. Мамонтову.

Я был возмущен, но меня вызывали, подносили венки, артисты и Савва Иванович всячески меня чествовали, и я попался как „кур во щи“. Из артистов выделялись Секар-Рожанский — Садко и Забела, жена художника Врубеля, — морская царевна. Оба мне были знакомы как бывшие ученики Петербургской консерватории».

Присутствовал Римский-Корсаков и на следующем — четвертом — представлении, 3 января.

Отзывы прессы были самые разноречивые. Но все же больше было похвал, чем замечаний.

Во всяком случае, именно «Садко» суждено было окончательно сломить лед равнодушия публики. Опера пользовалась успехом, причем у публики самой взыскательной.

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, в эти годы сблизившаяся с Мамонтовской оперой, переводившая для нее либретто, считает впечатление, произведенное на нее исполнением «Садко», одним из самых сильных своих театральных впечатлений. «Я никогда не плакала в театре, — пишет она, — но тут музыка, особенно то место, когда разливается Волхова, покидая Садко, так подействовала на меня, что я заплакала, и помню, как был доволен этим Савва Иванович. Он ходил и говорил:

— А у меня нынче в театре две Волховы разливаются: одна на сцене, а другая в третьем ряду…»

Газета «Новости дня» сообщала 12 января: «Вчера в Частной опере уже в 6 часов вечера не было ни одного билета, несмотря на то, что „Садко“ идет по возвышенным ценам»; 19 января: «„Садко“ продолжает привлекать московскую публику. И вчера театр Солодовникова был совершенно полон».

Но тут произошла катастрофа. 20 января после спектакля «Хованщина» в театре Солодовникова, несмотря на все перестройки, сделанные прижимистым владельцем по требованию пожарной инспекции, случился все-таки пожар, повредивший здание настолько, что давать в нем представления было уже невозможно. К счастью, большая часть реквизита сохранилась, и уже 24 января труппа выступала в другом здании, на Большой Никитской, в так называемом «Интернациональном» театре. Публики, однако, было мало: то ли не думали, что так скоро опера возродится на новом месте, то ли боялись ходить к погорельцам. Но собравшиеся на этот спектакль поднесли дирекции серебряный венок с надписью: «Русская Частная опера. Правда в огне не горит и в воде не тонет. Вперед!»

Тридцатого января состоялась премьера «Майской ночи». Обычная спешка, да еще события, связанные с переездом в новое здание, не могли не отразиться на постановке. Особенно слабой оказалась подготовка музыкальной части, что доставляло страдания Рахманинову, дирижировавшему оперой. Выручал Шаляпин, создавший, по свидетельству прессы, чудесный образ Головы, как бы прямо выхваченный из повести Гоголя. С этого времени начинается особенное сближение Рахманинова с Шаляпиным…