Савва Мамонтов - [38]

В этих воспоминаниях, прочитанных публично со сцены Художественного театра, где происходило чествование памяти Саввы Ивановича, Станиславский, конечно, не мог назвать того «очень почтенного лица из художественного мира», с которым приключился такой конфуз. Но впоследствии он раскрыл эту загадку. «Почтенным лицом» был сам инициатор живой картины — Адриан Викторович Прахов.

Живые картины, как и чтения, постепенно прочно вошли в быт Мамонтовского кружка, приведя в конечном счете к серьезнейшему предприятию — созданию Русской частной оперы, которая сыграла столь значительную и прогрессивную роль в русской оперной культуре.

Но не будем торопить события и вернемся к вечеру 31 декабря 1878 года, когда было поставлено пять живых картин: «Демон и Тамара», «Русалка», «Апофеоз искусств», которые ставил Поленов, и «Жницы», «Юдифь и Олоферн», поставленные Праховым.

Живые картины эти были осуществлены экспромтом. Но, воодушевившись ими, участники на следующий год, опять на святках, 29 декабря 1879 года, руководимые Поленовым, поставили три живые картины: прошлогоднюю «Русалку» и две новые — «Сказку» и «Вальпургиеву ночь». Незадолго до того появился в мамонтовской компании Виктор Васнецов и тут же, подчинясь общему духу, царившему в кружке, принял участие в «Вальпургиевой ночи», так как его фигура показалась подходящей для Мефистофеля. Кроме живых картин был подготовлен последний акт пьесы Аполлона Майкова «Два мира». После вечера 29 декабря 1879 года и живые картины и постановки пьес происходили уже не только на святках и не только в Москве, но и летом в Абрамцеве. В них увидели еще одну возможность эстетического наслаждения и эстетического применения бьющих через край сил и возможностей.

В 1880 году Савва Иванович сам сочинил пьесу белым стихом на сюжет библейского предания об Иосифе, и пьесу эту, которая с пародийной претенциозностью названа была мистерией, поставили сначала на святках в 1880 году, а потом еще два раза — в 1885 и в 1889 годах.

Сочинял Савва Иванович легко, и хотя пьесы его были не бог весть какими шедеврами, но, написанные к случаю, они представляли лишний повод повеселиться, а если учесть особый талант Мамонтова — умение вдохновлять и то, что был он окружен людьми таланта первостепенного, то пьесы его вызывали взрыв творческой энергии Поленова, Васнецова, Серова, Станиславского…

Станиславский же, кстати сказать, очень живо передает атмосферу этих милых вечеров, когда создавались спектакли, автором и режиссером которых был Савва Иванович Мамонтов: «Обыкновенно спектакли происходили во время рождественских праздников. Тогда на целую неделю или на две дом превращался в театральные мастерские и швальни. В одной из комнат расстилалось полотно для Василия Дмитриевича Поленова, и он со своим молодым помощником К. А. Коровиным готовил декорацию своего акта. В другой комнате Илья Ефимович Репин со своим помощником, хотя бы, например, Серовым, писал другой акт. В третьей комнате работал Виктор Михайлович Васнецов, суетился Врубель. В другой половине дома кроили, шили, примеряли костюмы. Где-то по углам репетировали, в кабинете стучали топоры: строили сцену, а в большой столовой с утра до вечера не сходили со стола самовар и угощение для всех участников спектакля. Здесь было наибольшее оживление. Молодежь, которая всем мешала и которую отовсюду гоняли, толкалась вокруг чайного стола в ожидании ролей. В комнате стоял гул от звонких молодых голосов. И среди всей этой юной компании, перекидываясь забавными шутками, сидел Савва Иванович и писал первый акт той пьесы, постановку которой спешно готовили наверху.

„Дядя Савва, напиши мне такую роль, чтобы всех девчонок за волосы таскать по сцене“, — помню, приставал к С. И. один из его шустрых племянников. Савва Иванович тут же писал шуточную сцену, в которой кто-то из старших давал шалуну подзатыльника. Сцена читалась, тут же со всеми реальными подробностями репетировалась, имела огромный успех и в конце концов вычеркивалась к искренней радости проученного шалуна. День спектакля был содомом. Все опаздывало, ролей не успевали выучить; Савва Иванович сам ставил декорации, освещал их, дописывал пьесу, режиссировал, играл, гримировал, при этом шутил, веселился, восхищался, сердился».

Воспоминания эти написаны Станиславским в мае 1918 года. Позднее, когда Станиславский писал свои широко известные мемуары «Моя жизнь в искусстве», в главе «Конкурент» он более аналитически рассказывает о Мамонтовском кружке, о самодеятельных спектаклях, в частности противопоставляя их тем спектаклям, которые ставились в созданном им, Станиславским, Алексеевском кружке. «Эти прославившиеся спектакли, — пишет он о мамонтовских постановках, — в полную противоположность нашему Алексеевскому домашнему кружку, ставились всегда наспех, в течение рождественской или масленичной недели, во время которых был перерыв в школьных занятиях детей». Далее дается картина, подобная той, с которой мы уже познакомились, но оканчивается рассказ анализом различий двух кружков: «В результате двухнедельной работы получался своеобразный спектакль, который восхищал и злил в одно и то же время. С одной стороны — чудесные декорации кисти лучших художников, отличный режиссерский замысел создавали новую эру в театральном искусстве и заставляли прислушиваться к себе лучшие театры Москвы. С другой стороны — на этом превосходном фоне показывались любители, не успевшие не только срепетировать, но даже выучить свои роли. Усиленная закулисная работа суфлера, беспомощные остановки и паузы оробевших артистов, тихие голоса которых не были слышны, какие-то конвульсии, вместо жестов, происходившие от застенчивости, полное отсутствие артистической техники делали спектакль несценичным, а самую пьесу, прекрасный замысел режиссера и чудесную внешнюю постановку — ненужными. Правда, иногда та или другая роль заблестит на минутку талантом, так как среди исполнителей бывали и настоящие артисты, и тогда вся сцена оживала на некоторое время, пока артист стоял на ней. Эти спектакли точно были созданы для того, чтобы доказать полную ненужность всей обстановки при отсутствии главного лица в театре — талантливого артиста. Я понял это именно на этих спектаклях и воочию увидел, что значит отсутствие законченности, срепетовки и общего ансамбля в нашем коллективном творчестве… Искусство — порядок, стройность… Мне важно, чтобы создания единого художника или художественного коллектива сцены были цельны и законченны, гармоничны и стройны, чтобы все участники и творцы спектакля подчинялись одной общей творческой цели. Странно, что сам Мамонтов — такой чуткий артист и художник — находил какую-то прелесть в самой небрежности и поспешности своей театральной работы. На этой почве мы постоянно спорили и ссорились с ним, на этой же почве создавалась известная конкуренция и антагонизм между его спектаклями и нашими. Это не мешало мне принимать участие в мамонтовских постановках, играть там роли, искренне восхищаться работой художников и режиссеров; но как актер я ничего, кроме горечи, не получал от этих спектаклей.