Сатиры - [10]

С четырех сторон открытый враждебным ветрам.

По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,

По утрам я хожу к докторам.

Тарарам.

Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,

Разрази меня гром на четыреста восемь частей!

Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,

И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.

Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,

У меня темперамент макаки и нервы как сталь.

Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется

И вопит: «Не поэзия — шваль!»

Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,

Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,

Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,

И галантно–развязно–манерно–изломанный хлыщ.

Ах, словесные, тонкие–звонкие фокусы–покусы!

Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.

Кто не понял — невежда. К нечистому! Накося — выкуси.

Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу…

Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,

Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,

Зарифмую все это для стиля яичными смятками

И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках…

1909

Недоразумение

Она была поэтесса,

Поэтесса бальзаковских лет.

А он был просто повеса,

Курчавый и пылкий брюнет.

Повеса пришел к поэтессе.

В полумраке дышали духи,

На софе, как в торжественной мессе,

Поэтесса гнусила стихи:

«О, сумей огнедышащей лаской

Всколыхнуть мою сонную страсть.

К пене бедер, за алой подвязкой

Ты не бойся устами припасть!

Я свежа, как дыханье левкоя,

О, сплетем же истомности тел!..»

Продолжение было такое,

Что курчавый брюнет покраснел.

Покраснел, но оправился быстро

И подумал: была не была!

Здесь не думские речи министра,

Не слова здесь нужны, а дела…

С несдержанной силой кентавра

Поэтессу повеса привлек,

Но визгливо-вульгарное: «Мавра!!»

Охладило кипучий поток.

«Простите… — вскочил он, — вы сами… »

Но в глазах ее холод и честь:

«Вы смели к порядочной даме,

Как дворник, с объятьями лезть?!»

Вот чинная Мавра. И задом

Уходит испуганный гость.

В передней растерянным взглядом

Он долго искал свою трость…

С лицом белее магнезии

Шел с лестницы пылкий брюнет:

Не понял он новой поэзии

Поэтессы бальзаковских лет.

1909

Переутомление

Посвящается исписавшимся «популярностям»

    Я похож на родильницу,

    Я готов скрежетать…

    Проклинаю чернильницу

    И чернильницы мать!

    Патлы дыбом взлохмачены,

    Отупел, как овца, —

    Ах, все рифмы истрачены

    До конца, до конца!..

Мне, правда, нечего сказать сегодня, как всегда,

Но этим не был я смущен, поверьте, никогда —

Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал,

И в жизнерадостных стихах, как жеребенок, ржал.

    Паралич спинного мозга?

    Врешь, не сдамся! Пень — мигрень,

    Бебель — стебель, мозга — розга,

    Юбка — губка, тень — тюлень.

    Рифму, рифму! Иссякаю —

    К рифме тему сам найду…

    Ногти в бешенстве кусаю

    И в бессильном трансе жду.

Иссяк. Что будет с моей популярностью?

Иссяк. Что будет с моим кошельком?

Назовет меня Пильский дешевой бездарностью,

А Вакс Калошин — разбитым горшком…

    Нет, не сдамся… Папа — мама,

    Дратва — жатва, кровь — любовь,

    Драма — рама — панорама,

    Бровь — свекровь — морковь… носки!

1908

Два толка

Одни кричат: «Что форма? Пустяки!

Когда в хрусталь налить навозной жижи —

Не станет ли хрусталь безмерно ниже?»

Другие возражают: «Дураки!

И лучшего вина в ночном сосуде

Не станут пить порядочные люди».

Им спора не решить… А жаль!

Ведь можно наливать… вино в хрусталь.

1909

Нетерпеливому

Не ной… Толпа тебя, как сводня,

К успеху жирному толкнет,

И в пасть расчетливых тенет

Ты залучишь свое «сегодня».

Но знай одно — успех не шутка:

Сейчас же предъявляет счет.

Не заплатил — как проститутка,

Не доночует и уйдет.

1910

Недержание

У поэта умерла жена…

Он ее любил сильнее гонорара!

Скорбь его была безумна и страшна —

Но поэт не умер от удара.

После похорон пришел домой — до дна

Весь охвачен новым впечатленьем —

И спеша родил стихотворенье:

«у поэта умерла жена».

1909

Сиропчик

Посвящается «детским» поэтессам

Дама, качаясь на ветке,

Пикала: «Милые детки!

Солнышко чмокнуло кустик,

Птичка оправила бюстик

И, обнимая ромашку,

Кушает манную кашку… »

Дети, в оконные рамы

Хмуро уставясь глазами,

Полны недетской печали,

Даме в молчаньи внимали.

Вдруг зазвенел голосочек:

«Сколько напикала строчек?»

1910

Искусство в опасности

Литературного ордена

Рыцари! Встаньте, горим!!

Книжка Владимира Гордина

Вышла изданьем вторым.

1910

Юмористическая артель

Все мозольные операторы,

Прогоревшие рестораторы,

Остряки-паспортисты,

Шато–куплетисты и бильярд–оптимисты

Валом пошли в юмористы.

Сторонись!

Заказали обложки с макаками,

Начинили их сорными злаками:

Анекдотами длинно-зевотными,

Остротами скотными,

Зубоскальством

И просто нахальством.

Здравствуй, юмор российский,

Суррогат под-английский!

Галерка похлопает,

Улица слопает…

Остальное — не важно.

Раз-раз!

В четыре странички рассказ —

Пожалуйста, смейтесь:

Сюжет из пальца,

Немножко сальца,

Психология рачья,

Радость телячья,

Штандарт скачет,

Лейкин в могиле плачет:

Обокрали, канальи!

Самое время для ржанья!

Небо, песок и вода,

Посреди — улюлюканье травли…

Опостыли исканья,

Павлы полезли в Савлы,

Страданье прокисло в нытье

Безрыбье — в безрачье…

Положенье собачье!

Чем наполнить житье?

Средним давно надоели

Какие-то (черта ль в них!) цели, —