Сатанизм - истинная реальность - [35]

И не оставим поиски мы (Нет покоя нам, нет покоя!), Даже в объятьях сжигающей тьмы Hе оставим поиски мы. Хоть слышен костра погребального треск (Нет покоя нам, нет покоя!), Мы продолжаем вперед смотреть И на погребальном костре.

2

Нас ничто не избавит от тяги к чужим языкам, К ним приникли губами мы, словно к колодцу в пустыне, Словно знаем, что будем мы живы и кровь не застынет Лишь дотоле, покуда чужая речь дивно близка

И сладка, будто спело-медовая, сочная дыня… Hо везде, и для всех, и навечно нам быть в чужаках, Ибо сказано было, и правда одна на века: "Если мыслишь инако — да будешь ты изгнан отныне!"

Hо в изгнаньи свободу мы приняли; кару — как дар Мы воспели на странном и терпком смешеньи наречий, Языков родниково-хрустальных живая вода Нас омыла — она от забвенья и смерти излечит; И мы счастливы, словно безумец влюбл?нный, когда Перед встречей с любимой живет ожиданием встречи.

Василиск

Легендой стать, исчезнуть бы, забыть!… Пульсирует и жжет, зажат висками, Недобрый дар насмешливой судьбы Волшебный взгляд, что обращает в камень. Сознаться, кто я, означает — смерть. И, загнанный, по замкнутому кругу Мечусь, и нету права посмотреть В глаза любимой женщине и другу. Как излучают быстрые зрачки Талант проклятый зверя — василиска! И не спасают темные очки, И молча каменеют окулисты. Hе умереть, не повернуть назад, Hе вырваться к заснеженной свободе… Я василиск. Я отвожу глаза, Чтоб не застыло солнце в небосводе.

Из Жюльена дю Вентре

"Любовь — наука" — мудрый римлянин изрек. В учение сие я с жаром стал вникать. И, право, что грешу, не стоит упрекать Как истый теолог, я изучаю грех! Каштановых волос послушная река Милее мне иных величественных рек, Когда, забыв про вс? в неистовой игре, Доверчиво лежим в тиши, к щеке щека. А в мире только мы, и ничего вокруг, Ещ? не разомкнуть объятья наших рук, Hо на дворе уже становится светлей, Курантов мерный бой истому гонит прочь… — В посте ли ты провел сегодняшнюю ночь? — О да, святой отец! Вот только не в своей.

***

Как ласточка в готическом соборе, Я заблудилась. Здесь тревожный звон Колоколов землетрясенью вторит. Пусть назовут его Армагеддон Иль Рагнарек — но здание разрушит! Беспомощен пред силою земной, Храм рухнет, погребая чьи-то души И открывая путь передо мной.

***

Я не верю безупречным Лицам бледным, пальцам млечным, Хрупким искренним ладоням Я не верю, не проси!

Верю цинику, эстету, Ветру, логике, кастету, Верю в выстрелы, в погони И в луну на небеси.

Бой — до смерти, для отважных, Спазм соитий жарких, влажных, Миг удачи быстротечной, Алого вина струя

Это жизни суть земная, Слаще этого — не знаю. Я не стану безупречной. И не верю в бога я.

Анти-Данте

или

Путешествие без Вергилия

Как огонек дрожит на сквозняке ночном! Мне снова не до сна. Я масло жгу безбожно, Hе думая, что день дохода не принес

Вчера, не принесет и нынче. За окном Деревья шелестят уныло и тревожно, И воет во дворе пятнистый старый пес.

Сижу, скриплю пером (его срезал я дважды, Hо затупился нож, и лень спускаться вниз Искать точильный круг на кухне у хозяйки).

О, творческий порыв! Страшнее нету жажды, Чем тяга превратить весь мир в один эскиз, В терцинах всю любовь представить без утайки.

Hо все-таки сильней надежда, вопреки Классическим словам: "Memento mori, Caesar!", Победно превозмочь безвестность, тишь и мрак,

Талантом ли, умом иль силою руки Противника сразив (будь смерть он или цензор), И вечность укротить, сказавши: "Будет так!"

Гордыня! Ты уже столь многих погубила! И я не устоял, и в черноту воззвал, За миг забыв святых отцов увещеванья:

"О, Дьявол, Люцифер, неведомая сила! Прошу, сойди ко мне! Хоть я и слаб, и мал, Hе страх в моей душе, но дерзкие желанья.

Ты Свет с тех пор, как пожелать рискнул!" И ангел предо мной предстал, красив и бледен, И твердым голосом промолвил: "Что ж, идем

К тому, кого ты звал." Я отодвинул стул (Легко идти ко всем чертям тому, кто беден!) И, завернувшись в плащ, покинул старый дом.

ЭЙ? Недолог был тот путь: гранитные ступени Под землю нас вели. Багровые огни Мне ослепили взор, когда исчез вожатый.

Вергилий, Дантов друг, ты где? Молчали тени. Я сделал шаг вперед, и увидал в тени Высокий грубый крест. И человек, распятый,

Висел там. Закусив губу, смотрел он вдаль Так полководцы на разгромленное войско Глядят сквозь пыль, совсем не чуя ран своих:

Ведь боль для них ничто. Упрямство и печаль, Застывшие в глазах, совсем иного свойства Он не повержен, нет! Как Океан, притих

Пред бурей роковой… Hо вывернуты руки, Пришпилены к кресту — безжалостный металл Впивается, язвя, в измученное тело.

— Кто ты, великий муж, что с честью терпит муки? Как величать тебя, воитель? — вопрошал Я долго. Он молчал. Тогда легко, несмело

Коснулся я его плеча. Он, головы Hе повернув, сказал: — Когда-то вел восставших К свободе. Для рабов стал богом их Спартак.

И верили, дрались отчаянно… Увы, В горах и на полях остались сотни павших; А выживших — на крест, в постыдный рабства мрак…

Мне кара поделом — смотри, учись, прохожий! Вожак, я не привел к победе люд простой, Хоть обещал ее в награду за лишенья.

Надеюсь лишь на то, что кто-нибудь похожий Помянет и меня в триумфа час златой, Хоть слабое, поверь, по смерти утешенье!