Сашка - [5]

Как клетка, между них висел балкон,

И над дверьми стеклянными в порядке

Виднелися гардин прозрачных складки.

57

Внутри всё было пышно; на столах

Пестрели разноцветные клеенки,

И люстры отражались в зеркалах,

Как звезды в луже; моськи и болонки

Встречали шумно каждого в дверях,

Одна другой несноснее, а дале

Зеленый попугай, порхая в зале,

Кричал бесстыдно: «Кто пришел?.. Дурак!»

А гость с улыбкой думал: «как не так!»

И, ласково хозяйкой принимаем,

Чрез пять минут мирился с попугаем.

58

Из окон был прекрасный вид кругом:

Налево, то есть к западу, рядами

Блистали кровли, трубы и потом

Меж ними церковь с круглыми главами,

И кое-где в тени – отрада днем —

Уютный сад, обсаженный рябиной,

С беседкою, цветами и малиной,

Как детская игрушка, если вам

Угодно, или как меж знатных дам

Румяная крестьянка – дочь природы,

Испуганная блеском гордой моды.

59

Под глинистой утесистой горой,

Унизанной лачужками, направо,

Катилася широкой пеленой

Родная Волга, ровно, величаво…

У пристани двойною чередой

Плоты и барки, как табун, теснились,

И флюгера на длинных мачтах бились,

Жужжа на ветре, и скрипел канат

Натянутый; и серой мглой объят,

Виднелся дальний берег, и белели

Вкруг острова края песчаной мели.

60

Нестройный говор грубых голосов

Между судов перебегал порою;

Смех, песни, брань, протяжный крик пловцов —

Всё в гул один сливалось над водою.

И Марья Николавна, хоть суров

Казался ветр, и день был на закате,

Накинув шаль или капот на вате,

С французской книжкой, часто, сев к окну,

Следила взором сизую волну,

Прибрежных струй приливы и отливы,

Их мерный бег, их золотые гривы.

61

Два года жил Иван Ильич с женой,

И всё не тесны были ей корсеты.

Ее ль сложенье было в том виной,

Или его немолодые леты?..

Не мне в делах семейных быть судьей!

Иван Ильич иметь желал бы сына

Законного: хоть правом дворянина

Он пользовался часто, но детей,

Вне брака прижитых, злодей,

Раскидывал по свету, где случится,

Страшась с своей деревней породниться.

62

Какая сладость в мысли: я отец!

И в той же мысли сколько муки тайной —

Оставить в мире след и наконец

Исчезнуть! Быть злодеем, и случайно, —

Злодеем потому, что жизнь – венец

Терновый, тяжкий, – так по крайней мере

Должны мы рассуждать по нашей вере…

К чему, куда ведет нас жизнь, о том

Не с нашим бедным толковать умом;

Но исключая два-три дня да детство,

Она, бесспорно, скверное наследство.

63

Бывало, этой думой удручен,

Я прежде много плакал и слезами

Я жег бумагу. Детский глупый сон

Прошел давно, как туча над степями;

Но пылкий дух мой не был освежен,

В нем родилися бури, как в пустыне,

Но скоро улеглись они, и ныне

Осталось сердцу, вместо слез, бурь тех,

Один лишь отзыв – звучный, горький смех…

Там, где весной белел поток игривый,

Лежат кремни – и блещут, но не живы!

64

Прилично б было мне молчать о том,

Но я привык идти против приличий,

И, говоря всеобщим языком,

Не жду похвал. – Поэт породы птичей,

Любовник роз, над розовым кустом

Урчит и свищет меж листов душистых.

Об чем? Какая цель тех звуков чистых? —

Прошу хоть раз спросить у соловья.

Он вам ответит песнью… Так и я

Пишу, что мыслю, мыслю что придется,

И потому мой стих так плавно льется.

65

Прошло два года. Третий год

Обрадовал супругов безнадежных:

Желанный сын, любви взаимной плод,

Предмет забот мучительных и нежных,

У них родился. В доме весь народ

Был восхищен, и три дня были пьяны

Все на подбор, от кучера до няни.

А между тем печально у ворот

Всю ночь собаки выли напролет,

И, что страшнее этого, ребенок

Весь в волосах был, точно медвежонок.

66

Старухи говорили: это знак,

Который много счастья обещает.

И про меня сказали точно так,

А правда ль это вышло? – небо знает!

К тому же полуночный вой собак

И страшный шум на чердаке высоком —

Приметы злые; но не быв пророком,

Я только покачаю головой.

Гамлет сказал: «Есть тайны под луной

И для премудрых», – как же мне, поэту,

Не верить можно тайнам и Гамлету?..

67

Младенец рос милее с каждым днем:

Живые глазки, белые ручонки

И русый волос, вьющийся кольцом —

Пленяли всех знакомых; уж пеленки

Рубашечкой сменилися на нем;

И, первые проказы начиная,

Уж он дразнил собак и попугая…

Года неслись, а Саша рос, и в пять

Добро и зло он начал понимать;

Но, верно, по врожденному влеченью,

Имел большую склонность к разрушенью.

68

Он рос… Отец его бранил и сек —

Затем, что сам был с детства часто сечен,

А слава богу вышел человек:

Не стыд семьи, ни туп, ни изувечен.

Понятья были низки в старый век…

Но Саша с гордой был рожден душою

И желчного сложенья, – пред судьбою,

Перед бичом язвительной молвы

Он не склонял и после головы.

Умел он помнить, кто его обидел,

И потому отца возненавидел.

69

Великий грех!.. Но чем теплее кровь,

Тем раньше зреют в сердце беспокойном

Все чувства – злоба, гордость и любовь,

Как дерева под небом юга знойным.

Шалун мой хмурил маленькую бровь,

Встречаясь с нежным папенькой; от взгляда

Он вздрагивал, как будто б капля яда

Лилась по жилам. Это, может быть,

Смешно, – что ж делать! – он не мог любить,

Как любят все гостиные собачки

За лакомства, побои и подачки.

70

Он был дитя, когда в тесовый гроб

Его родную с пеньем уложили.

Он помнил, что над нею черный поп

Читал большую книгу, что кадили,

И прочее… и что, закрыв весь лоб

Большим платком, отец стоял в молчанье.