«Сашина философия» и другие рассказы - [6]

Рыболов ужаснулся:

— Сегодня же пятница!

— Ага, ёлки, пятница! — уже из сарая прошумел Лукич.

Давиду стало жалко несчастного мотоциклиста-рыбачка, и он подсел к нему на скамейку.

— Эхе-хе… — вздыхал тот и курил.

Мальчишка не выдержал:

— Хотите, я вам помогу?

Несчастный повернулся к нему:

-Ты?

-Да.

— А ты разве разбираешься?

— Нет, просто помогу, и все.

— Лукич! — позвал мотоциклист деда, — чё это за пацан тут? Он чё, соображает в технике?

— Ага, соображает, — съязвил тот, — это поповский сын, он щас тебя молиться заставит. Он, как и отец его. Всех, ёлки, задолбал: молись да молись.

Мотоциклист, уцепившийся было за соломинку, ощутил падение зыбких надежд.

— Хотите, заведется? — не унимался мальчик. Несчастный молчал.

— Ну, давайте помолимся, и заведется! Ну, давайте! Я же знаю, я пробовал. В разных вещах помогает.

Мотоциклист упорно молчал и начинал злиться.

— Я вот один раз помолился, так у меня поросенок выздоровел, а мама думала, что помрет.

Мотоциклист заиграл желваками:

— Уйди, пацан, уйди от греха…

Мальчуган не унимался:

— Ну, давайте помолимся, Бог поможет, Он все умеет.

— Щас по башке тресну! Чё тебе надо, чтоб ты ушел? — не на шутку рассердился мотоциклист.

— Вы помолитесь, и я уйду, сразу уйду, — залепетал мальчик чуть не плача.

— Ну ладно, что делать нужно? — сжалился рыболов.

— Просто перекреститесь и скажите: «Господи, помилуй и помоги мне, пожалуйста».

— И все?

-Да.

— И отстанешь?

— Отстану.

— Ну, ладно.

Мотоциклист выбросил окурок, махнул крестное знамение слева направо и произнес: «Господи, помилуй и помоги мне, пожалуйста. Всё?»

— Всё, — Давид улыбнулся.

— Ну, теперь проваливай.

— Ладно, я буду проваливать, а вы тоже не задерживайтесь тут и уезжайте.

— Как же я уеду, автобус только в воскресенье.

— А вы на своем «Юпитере», его Бог починил. Вот попробуйте.

Мотоциклист, чтоб отвязаться от прилипучего пацана, встал, «тыркнул» стартер, и… мотоцикл завелся. Не дожидаясь, пока заглохнет, рыбачок вскочил в седло и умчал из села.

Когда осела пыль, Лукич вышел из сарая, посмотрел вдаль, на большак. Почесал затылок и плюнул:

— Тьфу, ёлки, чертовщина какая-то.

Зимнее тепло

За окошком — холодрыга. Завывает вьюга. Декабрь громоздит в селе сугробы. Забор под окном почти весь утонул в снегу, только несколько кривых штакетин гордо торчат над бескрайней белизной. Временами сельская жизнь полна романтики: в печи полыхают дрова, в трубе поет ветер…

Сижу у окна, соскреб иней со стекла и любуюсь стихией. На моем столе миска со скользкими опятами — соседка угостила. Долго ловлю вилкой упрямый опенок. Скрипит миска, гудит печь…

Признаться, дареные грибы всегда уступают во вкусе и, главное, в настроении своим, добытым в лесных походах. Мой приятель все прошлое лето регулярно звонил мне, предлагал выбраться в лес. Я все ссылался на «недосуг», а сам втихую завидовал соседу, который то и дело вечерами выгружал из машины ведра с грибами. Повстречавшись с ним, я частенько пытал:

— Михалыч, какая добыча на этот раз?

— Да вот, грузди пошли.

Позднее снова интересовался:

— Теперь что, Михалыч?

— Да вот, успенские начались.

Лето уже заканчивается, если успенские опята начались. Вот уже и Успение на носу. Не за горами и осень.

Вскоре зажелтели листья, зарядили дожди… А Михалычу — новое удовольствие: «осенние поперли!»

Прошедшее лето выдалось хлопотным, но «погрибничать» (или, как придумал мой знакомый, — поучаствовать в «погрибении») однажды случаем улыбнулось. У знакомого как-то осенью лопнуло терпение, к моему счастью. Он не стал звонить, а просто приехал за мной и после службы усадил меня в свою машину. Уже там объявил мне, что корзинки для грибов он захватил, взял пару грибных ножичков, словом, упаковался за двоих. Заканчивался октябрь. Михалыч, одетый по-осеннему, сидел на своей лавочке и крутил пальцем у виска, глядя, как мы отчаливаем.

Дивный осенний лес! Мы добрались до дальнего кордона, углубились по дорожке к квартальному столбу. Там бросили машину и пошли бродить. Мой знакомый сразу честно признался, что Михалыч был прав, когда определил нас в дураки. Время грибное прошло, все, что успело вырасти, уже давно собрали. Но дело вовсе не в грибах. Просто если за весь сезон ни разу не выбраться в лес, то целый год потом можно будет вычеркнуть из жизни, как прожитый порожняком. Я его поддержал. Мы бродили среди старых разлапистых сосен, как будто бы в поисках маслят. Маслят, конечно, не нашли, но нашли много-много интересного. Видели белку. Она скакала высоко-высоко в сосновых макушках. Казалось, что где-то под облаками. Осеннее солнышко золотило ей шубку. Видели веселого ежа. Он прогуливался меж пней, что-то вынюхивал и задорно улыбался. В рифму ежу повстречали ужа. Он, полусонный, что-то искал. А мы уже не искали. Мы уселись на поваленную сосну и разом выдохнули: «Благодать-то… а тишина-то…» Ежик вертелся под ногами и заглядывал в глаза своими бусинками.

— Век бы отсюда не уезжал! — выдал я, и мой знакомый эту мысль поддержал.

Зимой такие воспоминания согревают — куда твои валенки! У своего дома, напротив, по колено в снегу топчется Михалыч. Он укутался шарфом и дымит папиросой. Его заметает пурга. Лица не разглядеть сквозь метель и густой папиросный дым. Задумался о Михалыче и вдруг понял, что его лица я не могу вспомнить. Нет, его образ перед глазами, конечно, но он неотделим от фуфайки, валенок и папирос так, что случись повстречать его без этих атрибутов, то я его и не узнаю, наверное, и примет особых не смогу назвать. Так, ушанка, валенки, «Беломор», фуфайка… Зато осеннего ежика помню, как родного. И ужа с белкой. Хоть портреты пиши…