Саракш: Кольцо ненависти - [14]

— А он? — спросил Максим, чувствуя, как голова начинает кружиться.

— Расхохотался, а потом, — Зеф скрипнул зубами, — вытащил из багажника сумку с деньгами, высыпал их на землю — дорожкой — сел за руль и проехался по этой дорожке, вмял купюры колесами в грязь, грязи там было по колено. Вот вам, говорит, деньги, берите! Но с условием: каждую купюру очистить от грязи — языком. Я проверю, и тогда она ваша, — Зеф замолчал, лицо его зачугунело от прихлынувшей крови.

— Меня там не было, — тихо сказал Максим.

— Нас с тобой много где не было, Мак. Такое творится по всей стране, эти поганки радиоактивные так и лезут изо всех щелей, откуда только что взялось… Генерал, конечно, за автомат, искать взялся этого помещика новоявленного, но того, похоже, кто-то предупредил — исчез. А на въезде в город в машину Дэка стреляли — к счастью, обошлось. Вот так, Мак, а ты говоришь — излучатели. Я тоже думал, что как не станет этих проклятых башен, так сразу и начнется жизнь райская, старый я дурак. А оно вон каким боком поворачивается… Ладно, — Аллу Зеф снова встал и встряхнулся, — заболтался я с тобой, а у меня работы непочатый край — меня больные ждут, горец.

* * *

— Как я рад вам, дети, — дядюшка Каан по птичьи дернул головой, и по его щеке скатилась слеза. Слеза была маленькой и бледной, почти прозрачной, она быстро затерялась в морщинах дядюшкиной щеки, но Мак все равно ее заметил. — Как хорошо, что вы пришли!

Дядюшка Каан изо всех сил старался быть веселым и радостным, и он действительно был рад появлению Максима с Радой, Мак это видел, но веселье старика было натужным, и это Максим тоже видел. Ему было стыдно — ведь эта квартира была его первым настоящим домом на обитаемом острове (медицинская палата во владениях незабвенного Бегемота не в счет), и дядюшка Каан был хозяином этого дома, и Мака он любил искренне, как родного. А ведь Максим, если разобраться, принес в этот дом несчастье: не появись он в этом доме, Гай служил бы себе в Легионе, и не был бы разжалован (из-за него, из-за Максима), и не попал бы в штрафники, и не погиб бы на хонтийской границе среди холмов, обожженных атомным ударом. Мак посмотрел на постель Гая — суконное одеяло, покрывавшее койку, было ровно натянуто, на нем не было ни единой морщинки, только чуть заметной сединой лежал поверх темного сукна тонкий слой пыли: судя по всему, кровать никто не трогал с тех пор, как Гай, уходя из дому, заправил ее в последний раз. И еще Максиму было стыдно оттого, что ему и в голову не пришло навестить старика (и не навестил бы, если бы не Рада). Да, подумал Мак, очень легко оправдать все невероятно важными делами, которыми я все время занят, — мне надо спасать всю эту планету, до визитов ли тут к одиноким старикам.

Дядюшка Каан был жалок, как бывают жалкими никому не нужные старики, всеми забытые и доживающие свой век тихо и незаметно. У него, помнившего еще старые добрые имперские времена, все было в прошлом: и слава, и достаток, и семья. Теперь все это ушло, сметенное ядерной войной, хаосом, переворотом Неизвестных Отцов, монотонными годами их правления, новым переворотом, именуемым почему-то народной революцией, и новым хаосом, из которого мучительно медленно выкристаллизовывалось нечто неуклюжее. Все ушло, растворилось, припорошенное пеплом сгоревшего времени, оставив дядюшке Каану неухоженную квартиру, мизерную пенсию, заношенный пиджачок, стоптанные домашние туфли и старые книги о древних зверях, кости которых никого уже не интересовали. И сам дядюшка Каан походил на такого доисторического зверя, каким-то чудом еще не вымершего и топчущегося в гулкой пустой квартире в ожидании того часа, когда время наконец-то спохватится, вспомнит о нем и присоединит зверя по имени дядюшка Каан к мириадам его ископаемых собратьев. Старики — это первые жертвы всех переломных эпох, подумал Мак, глядя на дядюшку Каана, жернова перемен перемалывают их в первую очередь.

И все-таки старый ученый был рад. Он сидел за накрытым столом, уставленным едой, настоящей едой, вкус которой он давно позабыл, и украшенным пузатой бутылкой коньяка с серебряной этикеткой — такой коньяк он пробовал только на торжественных приемах Е.И.В. Академии наук, устраиваемых по особо важным случаям. Он смотрел на свою племянницу, священнодействовавшую вокруг этого стола, — молодую, красивую, лучившуюся счастьем, — и думал, наверное, что девочке повезло: она стала женой очень важного человека, по старым меркам — генерал-губернатора, не меньше! Официальный обряд пока не проводили, но она любит и любима, и от нее исходит тепло, которое греет и его старые кости. И еще он, наверное, вспоминал бедного Гая, который не дожил до этого дня — как бы он порадовался за сестру.

Гастрономические чудеса целиком были заслугой Рады. Департамент Странника имел некоторые дополнительные возможности в снабжении продовольствием. Сам Максим Каммерер об этом не задумывался. Но Рада на правах жены полномочного представителя Временного Совета по упорядочиванию очень быстро разобралась в статусных нюансах «кому что положено» и перед визитом к дядюшке загрузила в машину целую кучу свертков, пакетов, бутылок, банок и баночек.