Сантрелья - [11]

— Алена, я понимаю, что тебе сейчас не до наших отношений. Но, может быть, когда ты вернешься, когда Коля будет снова с нами, ты подумаешь,…ну, ты поразмыслишь, … взвесишь… Прости, я не найду слов. Наш развод мне кажется ошибкой, во всяком случае, для меня. Пожалуй, я теперь знаю, что иногда был не прав… И мы могли бы начать все сначала: ты и я, вместе, — он затряс головой, словно стряхивая наваждение. — Подумай, а? Прости. Удачи тебе!

Он обнял меня и что-то едва слышно прошептал. Поцеловав его в щеку и поблагодарив, я нырнула в суету регистрации к вылету.

Его слова жгли мне душу, я была ошеломлена. Но слишком много шокирующего, будоражащего произошло за два дня, и я не в состоянии была сосредоточиться. Мысли путались: Оля и сон, Коля и Тартесс, Люда и Коля, Алеша Рахманов, его отец и древний манускрипт, Игорь Ветров и я. Можно было сойти с ума! Но допустить этого было нельзя!

Глава четвертая ЗЕМЛЯ И НЕБЕСА

Не разузнав земного, рассуждаешь о небесном.

Из древнерусских афоризмов

Землю и небо пытаю с тоскою,

Вечно ищу и не знаю покоя.

Росалия де Кастро(1837–1885) /испанская поэтесса/

Пройдя регистрацию, я очутилась в нейтральной зоне: уже не в России и еще не за границей, — в своего рода «межъящичном пространстве», как говаривал Жванецкий. Магазины «Дьюти-фри», куда рванул наш падкий на импортные товары народ, меня сейчас не интересовали. Если я и бродила сейчас по ним и глазела на всю эту блестящую чепуху, то лишь для того, чтобы скоротать время, которое, на мой взгляд, практически не двигалось.

Наконец, нас «просветили», «прослушали» и запустили в последний предстартовый зал. Люди радостно оккупировали кресла, но сидели несколько неловко, будто бы на краешке, в любой момент готовые вскочить, сорваться с места и непременно первыми проникнуть в самолет. Я была с ними совершенно солидарна и испытывала аналогичную нервозность и, чтобы немного успокоиться, я подошла к огромному окну и принялась отрешенно наблюдать происходящее за его пределами. Вот какой-то лайнер поплыл к взлетной полосе, потоптался на месте, словно решая, взлетать или не стоит, весь напрягся и побежал, разгоняясь все быстрее, пока не оторвался от земли, весело качнув крыльями, точно наслаждаясь обретенной свободой. Я невольно прониклась гордостью за этот лайнер и ощутила приятное возбуждение в предвкушении того, что и я совсем скоро разделю с ним радость свободы полета.

Я отвернулась от окна, желая полюбопытствовать, не зашевелились ли мои соседи по полету, так как я не восприняла информацию только что прозвучавшего некоего объявления: настолько я была поглощена происходящим за окном. Но люди все еще напряженно восседали на местах. Я снова обратила свой взор на улицу и с удивлением заметила, как изменилось освещение. Солнце скрылось за темно-серым облаком, скорее напоминавшим тучу и через минуту стекло покрылось тоненькими косыми черточками, от чего вид за окном утратил четкость очертания, а я — реальность восприятия. Асфальт на летном поле потемнел и заблестел. Я подумала, что, уезжая, увожу с собой тепло. Осень вступала в свои права.

Объявили посадку, и люди вскочили так быстро и резко, словно в положении сидя их удерживала какая-то сильная пружина. У входа в коридор, ведущий непосредственно внутрь стальной птицы, уже выстроилась очередь. Я не стала пробираться в толпу, а терпеливо топталась в хвосте, прекрасно пони-мая, что в этой очереди обделенных не будет, и все достигнут того, за чем стоят.

Да, я отправлялась в далекую Испанию на поиски очень любимого мною человека и оставляла в Москве переживающих за меня близких и друзей. Вчера вечером я, наконец, собралась с духом и позвонила маме. Роль я написала себе на бумажке, потому что с детства испытывала патологическое отвращение ко лжи. Но эта ложь была воистину «во спасение», а кто-то умный сказал: «Если ложь во спасение, то лги». И я старательно прочитала написанный мною заранее текст, смысл которого состоял примерно в следующем: я еду в Испанию по просьбе Коли, который уже где-то что-то копает и считает мою помощь необходимой. Люда также находится с ним в экспедиции, поэтому они позвонить не могут, но мои испанские друзья просили передать маме от имени Коли, что у него все в порядке и, когда дело будет налажено, он приедет в Москву. Чушь, конечно! И материнское сердце не обманешь. Мама задала мне миллион провокационных вопросов. Отвечая, я крутилась, как уж на сковородке. В конце концов, я пообещала, что по приезде заставлю Колю позвонить, потому что это действительно безобразие, в конце двадцатого века не найти способ связаться с матерью, тем более что последняя в их отсутствие пасет их же отпрыска. Я согласилась с этой тирадой упрека и негодования и облегченно положила трубку на рычаг.

Теперь же я шла по «рукаву» в самолет и устраивалась на своем месте, которое оказалось у иллюминатора. Сумку с вещами я сдала в багаж, а в качестве ручной клади я оставила пакет с двумя ценными папками: одна содержала Колин отчет, другая — древний манускрипт. Я прижимала пакет к груди, будто в нем заключался весь смысл моей жизни. Впрочем, на данный момент, вероятно, так оно и было. Однако, я терпеливо ждала, пока начнется наш полет. Я смотрела в окно и в то время, как шасси шуршали по взлетной полосе, мысленно приближала момент расставания с землей. Внезапно самолет слегка вздрогнул и взмыл в небеса. Мы вырвались на свободу, и я испытала пьянящее возбуждение оттого, что находилась между небом и землей, сбросив бремя земного притяжения.