Санкт-Петербургская быль - [29]

Кабат от нее не отставал:

– Вы дали ложный адрес!.. Вы не Козлова!

Путилин, сидя рядом, помалкивал.

«Ну, что? – говорила его хитрая ухмылка. – Я ли не я?.. То-то же, брат Кабат! Своди лучше сразу дело к роману: она его любила, он – ее, а злодей Трепов поглумился над суженым. Вот она, сердечная, с отчаяния и подняла руку, за честь любимого решила постоять. Кому-кому, а защитнику на суде будет чем вышибить слезу у публики. „О русские женщины наши, о сила девичьей души!“ И так далее. Увы, брат Кабат, тебе ничего не достанется. Близок локоть, да не укусишь!»

Мало что удавалось пока выжать из арестованной – она отказывалась от объяснений. Адрес оказался ложным? Ну пусть. Не Козлова? Что ж… Главное она сказала: «За Боголюбова».

«В толпе, теснившейся вокруг и смотревшей на нее, – рассказывает Кони, – был и Пален в сопровождении Лопухина».

Можно себе представить, как смотрел Пален на арестантку. Она была для него не больше чем «девка», одна из тех, кого следовало пороть, как Боголюбова. И вдруг… Она, эта самая «девка», вздумала заступиться за честь одного из «униженных и оскорбленных» и оттого пальнула в Трепова. Граф был вне себя.

– То есть как? – негодующе говорил он Лопухину. – То есть эта девка, выходит, взялась выступать в роли верховного морального судьи? То есть учить нас законности и порядку?

Слышал эти слова Кони, слышал их и Кабат. И если Кони в теперешней своей роли независимого и несменяемого судьи (по новым уставам должность председателя Окружного суда считалась несменяемой) мог позволить себе лишь внутренне усмехнуться над негодованием графа, то Кабат не мог себе этого позволить.

Вот он и вел допрос в таком духе:

– Вы сказали: «За Боголюбова». Но кто вы ему?

– Я его не знала…

– Это ложь!

– Нет, я вам правду сказала.

– Кто вам был Боголюбов? Еще раз спрашиваю.

– Я ответила.

– Никто, выходит? Случайный человек с улицы? И ради него вы решились на такое? Пострадать за чужое горе? Кто вам поверит? Сейчас же сознайтесь, кто вы? Сестра Боголюбова? Невеста?

С затаенной душевной болью задавал Кабат эти вопросы. Ну, может, и сестра, может, и невеста, да какое это имеет значение? Важнее всего казалось Кабату установить, что она подослана некоей организацией, если не «Землей и волей», то каким-нибудь другим революционным сообществом, возможно даже заграничным. Женева, Цюрих, Париж кишмя кишат русскими эмигрантами, и добрая треть из них – беглые ссыльные и каторжники из Сибири. Там жил и Бакунин, там и Лавров, там и Ткачев, главные верховоды и теоретики революционных течений, и влияние их на русскую молодежь огромно. Не о том ли говорит вчера закончившийся процесс?

Кстати, ведь сегодняшний выстрел вполне можно посчитать и ответом на вчерашний приговор, а что Трепов не имел прямого касательства к делу «193-х», так и этому можно найти объяснение. Да мало ли с чем можно связать этот выстрел! Хоть с Парижской коммуной! Хоть с тем же хождением «в народ»! Хоть с известными призывами Чернышевского к топору!

Дай Кабату волю – он что угодно докажет! И что подослана эта Козлова тайной организацией, и что русская эмиграция и «Земля и воля» – агенты Вены и Лондона, что выстрел в Трепова есть не просто случайный выстрел в империю, а удар по всей ее администрации, по всей системе правления и внутренним порядкам императорской России!

Увы, связаны у Кабата руки, как и у сидящей перед ним неизвестной особы, только не полотенцем, а невидимой цепью. И конец этой цепи держит в своих руках Пален, а возможно, сам государь император. Скажет граф: «Слишком много позволяет себе Кабат», – и кончена карьера следователя. Лопухин его не защитит, а первый же возьмется топить.

Вот и приходилось Кабату поневоле сводить дело на простой роман, к великому (это явно видно было по лицу Путилина) удовольствию соперника. Но нюх же у человека! Мигом учуял настроение начальства! Ищейка проклятая! Собак жалеет оттого, что сам собака!

3

Кони, не подозревая еще, что ему предстоит, ожидал, когда освободится Пален, чтобы подойти и поздороваться с ним. Граф делал вид, что не замечает его, и продолжал переговариваться с Лопухиным.

– Просто в суд передать, – долетали слова графа. – Как уголовницу, схваченную при бандитском нападении. Как воровку с Апраксина рынка. Много чести давать делу другой ход. Довольно. Хватит этих громких процессов!..

«Странно, – подумал Анатолий Федорович. – Дело еще совсем не выяснено, а уже делаются выводы. Конечно, и то хорошо, что делу собираются дать законный ход. Раз дело уголовное, то будет суд с присяжными. Но ведь и при таком разбирательстве неизбежно возникнет история с Боголюбовым, и дело примет совсем не уголовный вид».

Смысл прогремевшего здесь часа полтора-два назад выстрела был ясен Кони. Историю с Боголюбовым он достаточно хорошо знал. Если выстрел действительно связан с этой историей, то как можно такое дело передавать обычному суду? Присяжные, правда, не из простого народа, но они и не из сенаторов – всякие мелкие чиновники, так называемые акакии акакиевичи, разные люди купеческого и духовного звания, граждане свободных профессий, мещане. Кто знает, как они отнесутся к позорному поступку Трепова? Любой из них, если он честен и не потерял совести, увидит не только возмутительное попрание человеческого достоинства, но и то, что крепостнический дух еще процветает в империи. Вопиющий факт – власти не призвали Трепова к ответу. Наоборот, сам министр юстиции его поддержал!