Санкт-Петербург на Дону - [2]

Семёна, давно потерявшего ориентацию, стукнуло о стойку и он на миг отключился.

— Э, брат, ты как сам? спросил водитель, глядя, впрочем, не на пассажира, а на стойку.

— Бог миловал, ответил Семён и, почему-то, перекрестился.

— Правду говоришь! обрадовался шофёр, убедившись, что стойка ни сколько не пострадала.

— Вай! Только номер чуть-чуть помялся, наверное этот дерево волшебный! Водитель уже успел выйти из машины и осмотреть место аварии, которое, по мере осмотра, превращалось в место происшествия.

— Ольха как ольха, — буркнул Семён, недоумевая про себя, чего это он в религию ударился. Захотелось долбануть извозчика ножнами, чтобы знал, каналья! Семён даже удивился такому желанию. Оставим его и вернёмся к главному герою.

Тем временем Пётр уже добрался до монастыря. Почувствовав себя в безопасности, он стал вспоминать всё, что случилось с ним по дороге.

А вспомнить было что. Только получив известие о стрелецком бунте, молодой царь испытал такое сильное душевное волнение, что никак не мог усмирить свой трепет. Уже собственное тело перестало его слушаться, левая часть лица безобразно дёргалась, левая рука тоже. Мысли отказывались складываться в сознании во что-либо понятное.[4]

Но удар головой о ветку дерева странным образом восстановил его рассудок. Он вновь владел собой, а страх хоть и остался, но стал адекватным: только мобилизовывал его на борьбу.

И ещё появилось ощущение, что он, Пётр, стал знать какие-то странные вещи. Чёткие и ясные образы в многочисленности отпечатались в его памяти. Это были лица многих незнакомых и некоторых знакомых людей. Он стал знать про них много разных, часто непонятных для него самого вещей. А ещё в его памяти появился он сам, Пётр, причём и юный, и уже зрелый и даже уже при смерти. Появились ещё картинки непонятной жизни: экипажи без лошадей, корабли без парусов и летучие механизмы. Наконец, просто он стал откуда-то знать. Много всего, так много что даже толком не мог понять, что он знает.

Осознав произошедшую с ним перемену, Пётр совершенно успокоился за свою судьбу. Мысли его приобрели стройность и он стал спокойно думать как жить дальше.

II

Ситуация была проста и понятна. Софья и Пётр отдали войскам противоположные приказы. Пётр приказал идти к Троице, Софья под страхом смертной казни запретила. Всё должно было решиться так: кого послушают войска, тот и власть.

Утром следующего дня Петра разбудила шумная суета у монастырских ворот: в Троицкое приехали обе царицы: Наталья Кирилловна и Евдокия. Преображенский и Семёновский полки прибыли следом. За ними личный друг Петра Франц Лефорт привёл отряд офицеров-иностранцев и стрелецкий Сухарев полк. В пользу Петра упали первые гирьки на чашу весов борьбы за власть.[5]

Присутствие жены очень понравилось Петру. Да и Евдокия была весьма довольна. Сила страсти к мужу и желание близости с ним поражала её саму. Только позже, когда у Евдокии округлился живот, а грудь увеличилась и набухла стала однозначно понятна причина такой любвеобильности — беременность. Царица носила сына.

Не смотря на то, что Пётр ждал эту новость, она оказалась для него неожиданной. Но радости он не испытал. Его давило смутное сознание, что его сын станет его врагом. Он поделился своими мыслями с матерью.

— Чувствую, что родится у меня сын и когда повзрослеет станет меня ненавидеть.

— Быть такого не может, — ответила ему Наталья Кирилловна, — дети любят родителей, отчего ты в этом так уверен?

— То у простых людей. Они с детьми живут, пестуют их день-деньской. Мне же это никак такое невозможно — знаю, что правление моё будет беспокойное: то война, то поход, то туда, то сюда, месяцами могу быть вдали от ребёнка, да и если рядом, разве тех моментов хватит, чтобы он меня полюбил? А ещё, кажется как наяву, хотя сейчас жену и люблю, может бес попутает и удалю её от себя, а сын затаит на меня обиду за мать.

— Ты сильно изменился, Петруша — вздохнула царица, — раньше я за тобой подобных мыслей не замечала. Наверное, совсем повзрослел. Опасения твои, конечно, не напрасны. Да, это тебе не из пушки стрелять, здесь тонкость нужна. Всё, чего ты так боишься, может случиться. Но и в твоих силах этого не допускать — будь ближе жене, не поддавайся бесу. Если же не сможешь устоять в сладострастии, хотя бы создай видимость для жены, что всё по-прежнему. А наследника вози везде с собой, пусть отдаляется от матери и привыкает к отцу.

Пётр приободрился. Похоже, что не всё так грустно и счастье в личной жизни можно совместить со счастьем в жизни семейной.

Прибыл и патриарх Иоаким. От его поддержки зависело чрезвычайно много, если не всё.

После неспешной встречи, чинного ужина и особого приглашения патриарх и царь собрались для разговора с глазу на глаз, попивая сбитень.

Патриарх восседал солидно, создавая за столом атмосферу неприступности.

— Пётр Алексеевич, а что бы тебе не помириться со своею сестрицей, Софьей Алексеевной, да и жить поживать как прежде было? — спросил Иоаким.

— Я бы рад, да вот узнал, что Софья будет помогать архимандриту Сильвестру Медведеву домогаться патриаршего престола, — ответил Пётр, изобразив на лице растерянность.